Воспоминания кавказского офицера (Торнау) - страница 35

Быстрота их удивительна, и они так легки, что люди выносят их из воды на своих плечах, прячут в лесу и отправляются потом на грабеж. Черкесские морские разбойники приставали около устья Бзыба, потому что это место не посещалось никем и находилось в совершенной глуши, но кто мог заставить их приставать к нему, если бы на нем находилось наше укрепление; несколько сот саженей выше или ниже его, да и где угодно имелось множество подобных притонов на абхазском берегу.

Как ни противился этому выбору Пацовский, что ни говорил о нем владетель, N. остался непоколебим. Морские силы черкесов заняли совершенно его воображение. Часть отряда под его личным начальством отправилась строить бзыбское укрепление, для которого надо было сперва очистить лес. Полтора батальона получили назначение устроить дорогу через горы между Аджепхуне и Пицундою. Для прикрытия работ на левом берегу Бзыба необходимо было выдвинуть авангард на правый берег реки и устроить для него сообщение с главным отрядом. С этой целью N. вызвал к войскам владетеля с несколькими сотнями абхазских милиционеров, которых он расположил в лесу за Бзыбом, дав им в подкрепление две русские роты. Скоро и Пацовский отправился из Бамбор на Бзыб, и я остался в опустелом укреплении, один с Шакриловым, преследовать с упрямством цель, для которой я приехал в Абхазию. Дамское общество, остававшееся в осиротелых Бамборах, не занимало меня достаточно для того, чтобы хотя на одно мгновение отвлечь мои мысли от предприятия, которому я предался всею душой, с увлечением молодого восторженного воображения. В Тифлисе я дал слово не упустить никакого случая, сколько бы он ни представлял опасностей, увидать морской берег за Гаграми, чтобы разрешить различные спорные вопросы, и сгорал нетерпением исполнить мое слово, имея в виду одну пользу, какую я надеялся принести своим самопожертвованием. Между тем я встречал с каждым днем новые затруднения и все более убеждался в том, что не найду в Абхазии средств исполнить мое поручение. Всего проще было отказаться от него, основываясь на положительной невозможности, и никто не мог доказать противного; но не боясь чужих упреков, я стыдился самого себя. Чего нельзя было найти в Абхазии, можно было отыскать в другом месте. Днем и ночью я работал мысленно, придумывая новые средства и другие пути для моего путешествия. К этой борьбе с враждебными обстоятельствами присоединилась для меня еще новая напасть, угрожавшая разрушить все мои планы. Начальник абхазского отряда, несогласный с моим взглядом на вещи и недовольный тем, что я имел, сверх официального, еще другое назначение, освобождавшее меня от его непосредственного надзора, начал мне вредить служебным путем, выставляя все мои действия, не имеющими положительного основания и не обещающими никакого результата. Получив об этом уведомление из Тифлиса, я понял очень хорошо, что могу опровергнуть его заключения не словами, а только фактом, и должен спешить представить его на глаза тех лиц, которым старались внушить против меня предубеждение. Мое положение было в это время незавидно, и я решился освободиться из него, составив следующий план, основанный на сведениях, собранных мною в Абхазии. Не надо забывать, что в то время все эти сведения были для нас еще очень новы, и никто не знал, где именно живут люди того или другого племени и каким языком они говорят. Абхазцы, как я узнал, не имели никакой связи с шапсугами; сношения их с приморскими джекетами были совершенно ничтожны; и так как неприятель караулил гагринскую дорогу день и ночь со времени прихода наших войск на устье Бзыба, то нечего было и думать проехать этим путем. Между тем Башилбай, Шегирей, Там и некоторые другие аулы на северной покатости гор состояли из населения чистого абазинского происхождения, с которым абхазцы поддерживали самые дружеские отношения, находя в этих аулах пристанище, когда им случалось переходить через снеговой хребет с целью грабить черкесов, с которыми они давно уже жили не в ладу. Мое намерение было, пользуясь этим обстоятельством, перейти через горы с абхазцем, имеющим друзей или родственников в одном из означенных аулов, слывших настоящими разбойничьими гнездами, поселиться в нем и, выждав удобный случай, склонить первого решительного удальца провести меня к морю. Этот расчет был составлен мною не необдуманно, и я имел уже в виду людей, к которым я хотел обратиться с моим предложением. На верховье Зеленчука, недалеко от Башилбая, скрывались абазинские князья Ловы, жившие прежде на линии в своем собственном ауле, лежавшем на берегу Кумы. В припадке оскорбленной гордости они убили пристава, поставленного русским начальством над их аулом и принадлежавшего к числу их узденей; после того им нельзя уже было оставаться в пределах, подвластных русской власти. Они бежали в горы с довольно большим числом преданных узденей и более четырех уже лет тревожили нашу границу своими частыми и весьма удачными набегами. Имя их получило некоторую известность на линии и между черкесскими абреками; дела их, согласно горскому взгляду на вещи, шли хорошо; но сами они скучали о родном месте и, не увлекаясь своими удачами, думали только о том, как бы снова сблизиться и помириться с русскими. Об этом я узнал от абхазского дворянина Микамбая, ходившего в прежние времена довольно часто на северную сторону гор. Я познакомился с ним в одну из моих поездок по нагорной части Абхазии и, не зная еще, на что может он мне пригодиться, на всякий случай стал поддерживать наше знакомство, приглашая его к себе и делая ему подарки, которые он очень любил. Не полагаясь на его дружбу, я не открывал ему моих настоящих намерений, решившись поверить их только тому горцу, который бы согласился быть моим проводником. Поэтому я просил только Микамбая переслать от меня к Ловам турецкое письмо, написанное Эмином Шакриловым, в котором я предлагал им мое посредничество, если они действительно намерены покориться, и звал их к себе в Абхазию переговорить об этом деле. Охотник Хатхуа, один из крестьян Микамбая, сходил с этим письмом через горы и принес мне ответ, в котором Ловы с удовольствием принимали мое предложение, но отказывались ехать в Абхазию, опасаясь оставить без защиты свое семейство, на которое русские войска могли напасть в продолжение их отлучки. Они предлагали мне самому приехать к ним для свидания обещая принять меня как неприкосновенного гостя, кто б я ни был, так как в моем письме я объявил им, что назову себя только тогда, когда наше дело уладится и они удостоверятся в моем праве говорить именем русского правительства. Их приглашение меня очень обрадовало, давая мне весьма благовидный предлог для путешествия через горы. Я решился воспользоваться им немедленно. С письмом Ловов в руке я предложил Микамбаю провести меня через горы, уверяя его притом, что я предпринимаю эту поездку единственно для того, чтобы не упустить случая помирить с русскими таких опасных абреков, каковы братья Ловы, и в то же время вывести их самих из ненадежного положения, в которое они себя поставили. Невзирая на мои убеждения, подкрепленные выгодными предложениями, Микамбай отказался решительно идти со мною на линию, считая подобное предприятие слишком опасным, особенно после случившегося недавно происшествия, состоявшего в следующем. Осенью, перед моим приездом в Абхазию, выбросило бурею недалеко от устья Бзыба турецкое судно, на котором возвращались из Мекки черкесские хаджии. Ни один из них не знал абазинского языка, и это их погубило. Простые абхазцы, из ближайших селений, услыхав о крушении судна с чужими людьми, говорящими на каком-то непонятном языке и имеющими при себе много товару и богатое оружие, сбежались их грабить. Хаджии стали обороняться, и дело кончилось тем, что народ перебил из их числа тридцать трех человек. Только семеро успели спастись от смерти, благодаря Ростому Инал-ипе, к несчастью, прискакавшему слишком поздно на место побоища. Спасенные им черкесы, все без исключения, были покрыты ранами. Владетель, который не мог смотреть равнодушно на это несчастное происшествие, призрел раненых у себя в доме, где старался всеми способами облегчить их горькую судьбу. Между ними находился семидесятилетний кабардинец, хаджи Джансеид, которому абхазцы прибавили шесть новых ран к двадцати прежним, покрывавшим его старое тело. Казалось, смерть его была неизбежна, но, благодаря уходу за ним во владетельском доме, он вылечился и со всеми принадлежавшими ему вещами и большими подарками был отправлен к себе. После этого негостеприимного поступка абхазцев с мусульманами, возвращавшимися из святого путешествия в Мекку, кабардинцы, шапсуги и абадзехи, имевшие между побитыми хаджиями своих соотечественников, назвали Абхазию проклятою страной и поклялись убивать беспощадно каждого абхазца, который им попадется, кроме Ростома Инал-ипы и владетеля, сохранивших жизнь израненных хаджиев. Микамбай находил слишком неблагоразумным для абхазца ехать на другую сторону гор, пока время не загладит, хотя несколько, впечатления, произведенного этим делом на черкесов, и нисколько не желал попасться им один из первых на глаза.