Мы переходили через реку, по колено в воде, как вдруг недалеко от нас в лесу раздался выстрел, и эхо повторило его в горах громкими перекатами. Все встрепенулись. “Это заговорило ружье Хатхуа, – крикнул хаджи Соломон, – он пороху даром не теряет! Один выстрел, значит, зверь; если будут еще, значит, он столкнулся с неприятелем”. Наше недоумение длилось недолго. Через несколько минут мы услыхали в лесу быстро приближающийся топот, смешанный с треском дерев, ломаемых какою-то непреодолимою силой. Вслед затем выбежало перед нами, в расстоянии хорошего выстрела, встревоженное стадо адомбеев; впереди несся бык огромной величины. Ружья блеснули мгновенно из чехлов, выстрелы загремели, и бык, в которого мы все приложились, как по уговору, сделал высокий прыжок и поворотил в противную сторону. Все стадо, в котором находилось до двадцати коров и телят, ушло за быком. Заряжая ружья на бегу, мы бросились их догонять с такою скоростью, будто никто из нас не имел причины жаловаться на усталость. Но зубры бежали скорее нас, и мы скоро потеряли их совершенно из виду; кровь на траве, доказывавшая, что не все из нас промахнулись, служила для нас плохим утешением в новой неудаче и увеличивала только нашу досаду. Угрюмые лица моих сотоварищей не имели в этот вечер ничего успокоительного. Молча расположились мы спать. Некоторые поглядывали было на мешочек с остатком проса, который хаджи Соломон привесил к своему собственному поясу; но он объявил решительно, что не позволит коснуться его прежде минуты действительного голода, а до тех пор станет его защищать против каждого, если бы понадобилось, даже с пистолетом в руках. Один Хатхуа сохранял свой обыкновенный вид и хладнокровно рассказывал, что он сам стрелял в этого адомбея, попал ему, кажется, в бок, а он ушел, будто пуля не коснулась его, но что он не теряет надежды допытаться, действительно ли зверь этот Заколдован или нам просто изменили глаза и ружья. После того он помог устроить ночлег, развести огонь от зверей и, когда все улеглись, взял ружье и, не говоря ни слова, пошел вниз по Зеленчугу. Долго лежал я без сна, не имея еще привычки переносить голод, как выучился впоследствии; наконец усталость взяла верх, и я стал забываться; но мне не было суждено отдохнуть в эту ночь. Микамбай тихонько всех разбудил и приказал залить огонь. Перед нами стоял неутомимый Хатхуа, и повел нас с обыкновенным своим молчанием в ту сторону, куда прежде ходил один. После доброго часа ходьбы он перевел нас на другой берег реки и разместил за грудой камней. Каждому из нас было указано свое место и дано наставление, куда целить, в грудь или в голову зверя, который будет идти перед стадом. Хатхуа нашел, невзирая на темную ночь, след адомбеев, по которому они имели привычку ходить к водопою. С раннею зарей мы заметили на горе несколько темных подвижных точек, которые медленно спускались к воде и по мере приближения к нам принимали все яснее форму рогатых животных. Это были нетерпеливо ожидаемые адомбеи. Сняв шапки и закрывшись камнями, так как эти животные очень чутки и в разъяренном состоянии готовы броситься на человека, мы целили, сдерживая дыхание, чтобы не промахнуться и не потерять опять добычи, от которой зависело, быть ли нам еще несколько дней сытыми. Перед стадом двигался, понурив голову, бык огромной величины. Когда он подошел к реке и готовился уже пить, мы спустили курки почти в одно время, и семь пуль попало ему разом в грудь и в голову. Адомбеи зашатался и с глухим ревом упал на землю. Все стадо разбежалось, прежде чем мы успели снова зарядить наши винтовки. Можно себе представить, с какою радостью бросились мы к убитому животному, в котором нетрудно было узнать нашего вчерашнего адомбея. Кроме семи пуль, попавших в него спереди, мы нашли в нем еще четыре раны навылет от вечерней стрельбы, не помешавших гигантскому зверю продержаться на ногах до утра, несмотря на весьма значительную потерю крови.