Городское общество, для которого наше ночное происшествие не могло остаться в совершенном секрете, было того же мнения, но одна голова обдумала дело иначе и задала нам загвоздку.
Это был неважный и несколько раз уже мною вскользь упомянутый коридорный наш Марко. Он был парень замысловатый, и, несмотря на то, что через него мы и узнали об Августе Матвеиче, – Марко теперь стоял не на его и даже не на своей стороне и так нам по секрету и высказывался.
– Я, – говорит, – себя клятве и отлучению за это готов поддать, потому что я о нем вам доложил, но как теперь я подразумеваю, то это не столько моя вина, как божие попущение. А ваше нынешнее на него расположение больше ничего, как – извините – это за то, что он не русского звания и через него об нас прошла слава про заведение, и полиция без причины, под разными выдумками, услужающих забирает и все напрасно к этим деньгам сводит, чтобы путались… Грех один только, грех, и ничего больше, как грех, – заключал Марко и уходил к себе в темную каморочку, где у него был большой образник и перед ним горела неугасимая лампада.
Его иногда становилось жалко: он, бывало, по целым часам стоит здесь и думает.
– Все думаешь, Марко?
Пожмет плечами и отвечает:
– Льзя ли, сударь, не думать… Такое несчастье… срам, и позор, и гибель душе христианской!
Те, кто более с ним разговаривали, первые стали иметь мысли, которые потом мало-помалу сообщились и прочим.
– Как хотите, – говорили, – Марко, разумеется, простой человек, из крестьян, но он умен этим… нашим простым… истинно русским умом.
– И честен.
– Да, и честен. Иначе бы, разумеется, хозяин его не поставил над делом. Он человек верный.
– Да, да, – поддакивал наш батюшка, пуская себе дым в бороду.
– А он, смотря просто, видит, может быть, то, чего мы не видим. Он судит так: для чего ему было это делать? Денег он не берет. Да ему деньги и не надобны…
– Очевидно не надобны, если не берет, когда ему их предлагают.
– Конечно! Это не из-за денег и делано…
– А из-за чего же?
– А-а, уж об этом вы не меня, а Марко спрашивайте. И батюшка так поддерживал:
– Да, да, да – отселе услышим Марко.
– А что же глаголет Марко?
– А Марко глаголет: «Не верь поляку».
– Но почему же?
– Потому, что он есть поляк и неверный.
– Ну, позвольте, позвольте! Однако ведь неверный – это одно дело, а вор – это совсем другое. Поляки народ амбиционный, и о них этак думать… не того… нечестно.
– Да позвольте, пожалуйста, – перебивает вдохновленный Марко рассказчик, – «этак думать», «этак думать»; а сами, наверное, вовсе и не знаете, о каком думанье говорится… О воровстве нет и речи, нет и подозрения, а поляку именно то самое и принадлежит, что сами ему присвоиваете, – то есть именно