В Неаполе Боккаччо был принят очень хорошо старыми друзьями, которые и старались теперь удержать его там. В особенности хлопотал об этом граф Гуго Сансеверино, старавшийся вызвать участие к Боккаччо в королеве Иоанне. Быть может, Боккаччо, который в это время успел совершенно обеднеть, и решился бы остаться в Неаполе в качестве пенсионера графа или королевы, но, вероятно, боязнь попасть в зависимое положение, неудобства которого он уже испытал однажды у Аччьяйоли, да тоска по родной Флоренции, которую он, несмотря на разные неприятности, все-таки любил, тоска по родному Чертальдо и по собранной долгими трудами библиотеке, перевезти которую в Неаполь он, по-видимому, боялся, – взяло верх, и Боккаччо снова вернулся во Флоренцию и Чертальдо.
Вскоре по возвращении, летом 1372 года, его постигла ужасная болезнь сложного характера. Боккаччо был уже стариком, в своей жизни ему пришлось много ездить, вынести много лишений, неприятностей, забот и трудов и в то же время сделать большой глоток из чаши наслаждений, а в последние годы он постоянно страдал от тучности. Теперь, вероятно, трудный при тогдашних путях сообщений переезд из Флоренции в Неаполь и обратно отозвался сильным расстройством всего организма, и болезнь проявилась в жестокой форме. Всего лучше он описывает ее сам в письме к своему другу Магинардо Кавальканти. Письмо это сравнительно небольшое, писано в течение 18 дней в то время, когда Боккаччо начал уже настолько поправляться, что мог взяться за перо.
«Больше всего страдал я, – пишет Боккаччо, – постоянным жжением в теле и сухой чесоткой в такой сильной степени, что день и ночь царапал ногтями засохшую сыпь и коросты. Кроме того, мучили меня завалы, боль в почках, вздутие селезенки, воспаление мочевого пузыря, удушливый кашель, хрипота, тупая головная боль и другие болезни. Если бы перечислить все мои болезни, то ты сказал бы, что все органы моего тела расстроились и все соки испортились. Вследствие этого жизнь мне в тягость, тело мое для меня тяжкое бремя, походка моя неустойчива, руки дрожат, лицо мертвенно бледно, всякий аппетит пропал, и все меня раздражает. Самое занятие науками стало мне противно, и книги, еще недавно так горячо любимые, стали для меня теперь предметом отвращения; умственные способности совершенно ослабели, память почти совсем пропала, способность думать притупилась, и все мои мысли направлены к смерти и гробу. Что прежде служило для меня прекраснейшим и действительнейшим утешением, теперь у меня отнято. Музы, небесное пение которых меня радовало, теперь для меня онемели».