Необходимо, впрочем, заметить, что даже в военное время, находясь в Литве, Меншиков продолжал по-прежнему заведовать вверенным ему краем, и сохранившиеся бумаги показывают, что он без замедления разрешал все присылаемые ему донесения. Но и этим не ограничивался круг деятельности князя. Он принимал участие во всех делах и заботах государя; в его руках сосредоточивалось такое множество канцелярий, учреждений всякого рода, что определить с точностью сферу его влияния, указать, что именно сделано им за указанный период времени, по всей вероятности даже и невозможно. Этим именно и отличается Меншиков от других сотрудников Преобразователя. У каждого из них было свое дело, свой определенный круг обязанностей, с которыми он справлялся более или менее удачно. Меншиков же благодаря доверию царя, благодаря разносторонности своей богато одаренной натуры даже в самое трудное военное время не был исключительно полководцем и имел большое влияние на все внутренние дела государства.
Но зато это могущество, это редкое доверие к нему государя, дававшее ему возможность распоряжаться с такой самостоятельностью, действовали разнуздывающим образом на инстинкты и страсти любимца. Натура сильная, в высшей степени даровитая, Меншиков, несмотря на отсутствие всякой теоретической подготовки, сумел в короткое время стать полезнейшим сотрудником Петра. Но эти редкие способности не были облагорожены нравственным чувством. Меншикову не хватало той высоконравственной черты, которая мирит нас со всеми недостатками могучей, но малокультивированной натуры Петра – именно его безграничной любви к отечеству, преданности идее, которой он служил всю жизнь. Для Меншикова единственным стимулом к деятельности было желание угодить царю, от расположения которого зависело его благосостояние. Его сильный ум работал главным образом из видов своекорыстных. Уже в самом начале своей карьеры он обнаруживал, как мы видели, непомерное честолюбие, а милости Петра, необыкновенная щедрость, с которой тот расплачивался за каждую новую услугу своего любимца, раздували в нем эту черту все сильнее и сильнее. Другою преобладающей страстью Меншикова была жажда приобретения. Для первой из этих страстей еще существовали известные пределы. Фельдмаршал, светлейший князь, друг и советник великого государя, за которым наперебой ухаживали иностранные правительства, осыпавшие его знаками внимания и уважения, Меншиков был теперь первым лицом в государстве после самого царя. Большего при Петре он не мог уже добиться, оставалось только удержаться на этой головокружительной высоте. Но для другой его страсти не было пределов. Правда, с пожалованием ему в течение этого периода всего Петербургского края, малороссийских мазепинских имений и польских староств, он сделался первым богачом в России, но это богатство, приобретенное так легко и скоро, еще более разожгло его аппетиты. Страсти, ничем не сдерживаемые, как известно, разрастаются до чудовищных размеров, а могущество князя давало ему возможность удовлетворять свою алчность всякими, хотя бы и противозаконными средствами. И в какие только предприятия не пускается светлейший князь с целью наживы! Он и фабрики заводит, и заграничной торговлей занимается; он – глава всевозможных компаний, получивших монополии на ту или другую выгодную статью торговли, на тот или другой доходный промысел – все это с ведома и разрешения Петра, очень довольного тем, что его полководец и министр содействует личным почином отечественной промышленности. Но и этого ему мало, он берет на имя подставных лиц, своих креатур, казенные подряды и сам же принимает доставляемые ими продукты по более высоким против существующих ценам; он притесняет других купцов, берет, где только может, взятки, присваивает себе казенные деньги. Во время пребывания в Польше он обирает шляхтичей, конфискуя их имущество в свою пользу. Алчность его доходила до того, что он не постеснялся отнять у пани Огинской все ее драгоценности, несмотря на то, что она была теткой одного из главных приверженцев Петра. Но все это сходило ему с рук, так как никто не осмеливался жаловаться на царского любимца, и Петр, таким образом, долгое время и не подозревал о его проделках. Он, конечно, не был слеп к недостаткам своего “герценкинда”; он знал, как мы видели, его честолюбие, знал его любовь к деньгам, и не только не вменял ему в вину эти слабости, но и сам всячески старался удовлетворять их. Но именно поэтому он не мог допустить и мысли, чтоб человек, осыпанный его милостями, позволял себе его обманывать, чтоб тот, кто оказал столько услуг государству, был способен в то же время вредить его интересам.