– Здорово, Кондратий, здорово, Егорыч, – проговорил молодой помещик дрожащим голосом и целуя в седую голову шестидесятилетнего приказчика пошлой наружности; приказчик, не успевший удержать пойманную им невзначай барскую руку, поцеловал барина куда попало и бросился отворять дверь в залу.
В так называемой зале, то есть небольшой комнате с пятью окнами, кривым полом и плетеными стульями, висел в зеленых рамках отцовский портрет: на нем изображен был Авдей Петрович в охотничьем наряде, с рогом, пороховницею, дробовиком, ягдташем, ножом и арапником через плечо; лицо покойника и глаза смотрели прямо перед собою; ноги, обутые в длинные сапоги, выворочены были наружу; левою рукою держал он двуствольное ружье, а правою указывал собаке на сидевшего в кусте бекаса, почти одинаковой с собакою величины. Позади охотника виднелся дом и строение Костюкова, а позади строений художник изобразил нечто среднее между небом и землею. Штаб-ротмистр приостановился у портрета, пристально посмотрел на него, и вздохнув глубоко, прошел в гостиную, из гостиной в диванную, из диванной в комнату, служившую недавно спальнею Авдею Петровичу.
– Я буду спать здесь, – сказал Петр Авдеевич приказчику, следовавшему молча за барином.
– Слушаю, слушаю, сударь, – отвечал старик, – но покой этот…
– Батюшкин, – прибавил штаб-ротмистр, – знаю!
– Ловко ли будет, сударь?
– Как ловко ли? отчего ловко ли?
– Так, батюшка Петр Авдеевич, все думается, что скончаться изволили…
– Неужто же ты боишься, Кондратий Егорович! – заметил, улыбаясь, штаб-ротмистр.
– Бояться? чего бояться, сударь? жизнь кончили христиански, бояться грех, а все думается…
– Полно, брат, мертвые не встают; вели-ка постлать мне на этой кровати, вот и все. Видел ли ты сына, Егорыч? – прибавил штаб-ротмистр, садясь в кресла, – посмотри, какой молодец!
– Много доволен вашими милостями, батюшка Петр Авдеевич! – воскликнул приказчик, снова бросаясь к барской руке, – кому же и беречь слугу, как не господину: я ваш слуга.
– И лихой малый, надобно правду сказать, Егорыч, проворный такой, хват, доволен очень.
– А довольна ваша милость, и я спасибо скажу, сударь. Что, пьет он, Петр Авдеич?
– То есть как тебе сказать? пить пьет; кто же не пьет? и я пью.
– Ну, слава же тебе, господи, – повторил старик с умилением.
– Разумеется, случится, выпьет, – продолжал, потягиваясь, штаб-ротмистр, – да у меня, знаешь, Егорыч, пить пей себе – слова не скажу, и пьян будь – ничего, ну, а уж дело какое случится, понимаешь?
– Как же не понимать, сударь, известно, дело случится!..
– Вот то-то же; впрочем, грешно сказать, малый на все взять; послать ли куда, купить ли что, у полковника вечер какой, обед… принарядиться… одно – на руку не чист; положишь оплошно, не прогневайся!