– Сынку, не обижай шамана! Милейшее создание! Добрейшее существо!
Сазон встал, выкрутил у меня из рук обшлага шаманского плаща и, обняв Адабаса за плечи, усадил его на место.
– Выпей, – налил он Адабасу стакан водки. – За правое шаманское дело!
Я вдруг понял, что погорячился.
Действительно, чего это я?! Раз шаман, так тёмный как папуас?..
– За дружбу! – провозгласил дед тост, разливая по гранёным стаканам водку. – За нашу крепкую, дружную дружбу!!
– Я вам гимн спою! – вскочил Елизар.
– Ой, цуцик, не надо, – замахал руками Сазон. – Ой, нам без гимнов так хорошо!!
– Извини, – сказал я шаману и вернулся на место. Элка снова взяла меня за руку, и в этом жесте поддержки мне почудилось много любви. – Извини, – сказал я ей тоже, – так, на всякий случай.
– Да чего там, – отмахнулась она, и в этих пустых словах было тоже много любви…
– Герман Львович, – дрожащим голосом спросил Гаспарян, – а я это… импотентом не стану?! Ведь я капсулы чёрт знает с чем во рту держал!
– Не станешь, – успокоил его Абросимов. – Ты – точно не станешь!
Лампочка под потолком опять замигала.
В помещение зашла алтайская женщина с огромным подносом. Запахло мясом, картошкой, зеленью и помидорами. Я вдруг понял, что умру немедленно, если не набью желудок жареным бараном, хлебом и ещё какой-нибудь растительной ерундой, – помидорами, например.
Свет, вздрогнув в последней конвульсии, снова погас.
– А это точно баран? – подсвечивая себе телефоном, спросила Беда. – По-моему – кошка!
– Тут три кошки! – поделился впечатлениями Дэн.
– Голова-то одна, – возразила Элка.
– Зато три хвоста! – захохотал серб.
– Да ладно, какая вам разница, – вмешался поэт. – Всё равно темно и ничего не видно. А на вкус мясо и мясо…
– Я кошек не ем, – сказал Ганс.
– А я под водку всё ем! – загоготал Сазон.
Все включили мобильники и, подсвечивая себе, начали есть.
Не ели только Викторина и резиновая баба. Они сидели друг против друга и странным образом были похожи безжизненностью и перекошенностью лиц.
– Развяжите меня, – попросила Лаптева.
– Развяжите её, а то у нашей пловчихи руки затекут и отвалятся, – кивнула Элка. Мальцев повозился за спиной у Викторины и вернул на шею свой яркий платок.
– Ничего кошечка, – одобрила Элка мясо. – Вкусная.
– Под лаврушкой, петрушкой, укропом, перцем и кетчупом любая гадость сойдёт, – буркнул я, жуя без разбора всё, что попадалось под руки в темноте.
– Да барашек это! – заверил нас Адабас. – Только очень маленький. Практически новорождённый.
– Господи, жалко-то как! – с набитым ртом вздохнула Беда.
Сазон, судя по всему, решил всерьёз напиться, потому что подливал и подливал себе водки, и опрокидывал стаканы один за одним, бормоча себе под нос каждый раз: «За дружбу!».