N… была журналисткой с не совсем обычным именем Ëлка. В девяносто первом она только начинала, но уже тогда было видно, что она не без задатков. А сейчас… Сейчас она звезда журналистики. Всезнающая, дотошная, язвительная и беспощадная. Тогда, в 91-м у них случилось нечто вроде… Не то, чтобы романчик, а именно нечто вроде. Она была такая молодая, воздушная, восторженная… Но работала хорошо. А Игорь Михайлович уже был обремененным ответственностью и житейскими заботами отцом семейства. Нет, никто никому никаких таких особых слов не говорил, душу друг перед другом не распахивал, да и встречались они исключительно по служебной необходимости. Но почему-то перед каждой их встречей у него появлялось ощущение какого-то смутного, ничем не спровоцированного беспокойства, какой-то тревоги. Это ощущение было поистине странным. Попытавшись разобраться, он обнаружил, что в основе его лежит страх, но какой-то необычный, сладкий страх. «Мне еще мазохизма не хватало,» – испугался поначалу Игорь Михайлович. Он попытался объяснить себе это естественным напряжением мужчины, ожидающего встречи с женщиной, но обмануть себя ему не удалось. В смысле секса Ëлка была примитивна, как топор, и примерно так же темпераментна. Во всяком случае, ее нельзя было даже сравнивать с профессионалками из «Интуриста», с которыми Игорю Михайловичу доводилось частенько работать. Да и другие его женщины дали бы ей сто очков вперед. В конце концов, он перестал заниматься самокопанием и научился просто получать удовольствие от этого странного, сладкого страха. Это «нечто вроде» длилось почти полгода, до самых августовских событий, а вскоре N…у него забрали. Какое-то время он вспоминало ней, а потом…забыл.
– Так вот, как видишь, я сделал за тебя всю работу, – спокойно, но жестко сказал тесть. – Тебе остается только получить деньги, так что уж постарайся ничего не испортить. В конце концов, кто обязан заботиться о твоей семье: я или ты?
Игорь Михайлович, наконец, добрался до своей станции и поднялся на поверхность. По улице, торопясь по своим офисам, энергично шагали сосредоточенные, погруженные в себя серолицые мужчины и женщины. Под низким, свинцовым, давящим небом город вконец раскис, истекая жидкой грязью, источаемой, казалось, каждым его камнем.
«Ч-черт, – ругнулся про себя Игорь Михайлович, раскрывая над собой зонтик, – а ведь мне сегодня еще тащиться на Полежаевку – встречаться с этой N…». Через несколько минут он стоял перед большой дубовой дверью. Автоматическим, отработанным за долгие годы движением он потянул ее на себя, и дверь, слегка скрипнув, привычно легко повернулась. На какое-то мгновение он, придержав тяжелую дверь, задержался на пороге, а потом шагнул внутрь, чувствуя себя старой слепой клячей, опять, впрочем, как и каждое утро всей ее длинной, бессмысленной жизни, впрягаемой в водяное колесо.