Босх отошел от цветов и подошел к двери. Чуть приоткрыв ее, в щелочку увидел, что Гэлвин-младший по-прежнему сидит там, читая каталог полицейского снаряжения. Босх открыл дверь на всю ширину. Голова Гэлвина дернулась вверх, он поспешно захлопнул журнал и сунул его в стоящий у ног атташе-кейс. При этом он не произнес ни слова.
– Итак, Клиффорд, – надеюсь, я могу к тебе так обращаться? – что ты здесь делаешь? Я разве нахожусь в опасности?
Молодой коп ничего не ответил. Босх глянул в обе стороны коридора и увидел, что он пуст до самого пункта дежурной медсестры, футах в пятидесяти. Он поднял взгляд на дверь своей палаты и увидел номер «313».
– Детектив, будьте добры, вернитесь в свою комнату, – процедил наконец Гэлвин. – Я здесь только затем, чтобы не пускать в вашу палату представителей прессы. Заместитель начальника считает, что они могут попытаться проникнуть, чтобы взять у вас интервью, и моя задача – воспрепятствовать этому. Воспрепятствовать тому, чтобы вас беспокоили.
– Что, если они применят тактическую хитрость? – Босх с притворной опаской повертел головой, якобы удостовериться, что их никто не слышит. – Просто возьмут да и позвонят по телефону?
Гэлвин шумно выдохнул и продолжал, не глядя на Босха:
– Медсестры отслеживают входящие звонки. Разрешается только родственникам, а мне сказали, у вас нет семьи, так что не будет никаких звонков.
– А как прошла мимо вас эта женщина из ФБР?
– Она прошла с одобрения Ирвинга. Будьте добры, вернитесь к себе в палату.
– Разумеется.
Босх сел на кровать попытался еще раз прокрутить в голове обстоятельства дела. Но чем больше он прокручивал туда и сюда отдельные его куски, тем больше его охватывало тревожное ощущение, что сидеть на кровати в больничной палате – это потеря времени. Он чувствовал, что находится на пороге чего-то важного – какого-то прорыва, открытия. Работа сыщика состоит в том, чтобы пройти от начала до конца по цепи улик, проанализировать каждое обстоятельство и сделать вывод. Собранный в конце этой цепочки улов позволит выстроить дело – либо его развалить. У Босха ведерко было полно, но он все больше чувствовал, что каких-то кусков не хватает. Что же он проглядел? Что такого в самом конце сказал ему Рурк? Тут дело было не столько в словах, сколько в их подспудном смысле. И еще – в его лице. Удивление… Но по поводу чего? Был ли он изумлен по поводу угодившей в него пули? Или по поводу того, откуда и кем она была послана? Босх решил, что могло присутствовать и то и другое. Но в любом случае: что еще он имел в виду?