День двадцать восьмой
6.00 вечера
Колридж нажал на магнитофоне кнопку записи.
— Свидетельские показания Джеральдины Хеннесси, — произнес он и пододвинул микрофон через стол Тюремщице.
— Вам к этому не привыкать, мисс Хеннесси?
— Миссис.
— Извините. Я хотел сказать, миссис Хеннесси, что вам не привыкать записываться на пленку.
Джеральдина только улыбнулась.
— В таком случае расскажите о том вечере, когда все произошло.
— Вы знаете столько же, сколько я. Все записано. Вы видели кассеты.
— Я хочу услышать от вас. От самого «Любопытного Тома» лично. Начнем с парилки. Ради бога, зачем вы заставили их это делать?
— Таково было задание. Раз в неделю мы просили их что-нибудь выполнить. Чтобы чем-то занять и понаблюдать реакцию на совместную работу. «Арестанты» рисковали частью бюджета на спиртное и еду, если совершали ошибку. В данном случае им предоставили инструменты, полиэтилен, пару нагревательных элементов и инструкции. И как выяснилось, они прекрасно справились.
— Вы объяснили им, как все сделать?
— Естественно. Как бы иначе они обошлись? Вот вы сумели бы из дерева и пластика сконструировать индейскую парилку?
— Скорее всего, нет.
— И другие бы не сумели. Ребятки получили чертеж, материалы и указание, где установить конструкцию, чтобы она находилась в зоне объективов камер. Они все в точности исполнили. Это заняло три дня. На закате в субботу мы дали им от пуза спиртного и приказали приступать.
— Почему вы разрешали им напиваться?
— Разве не ясно? Чтобы спровоцировать близость. Программа шла три недели. Но, за исключением пролета с Хэмишем и Келли на сексодроме, не было ни единого намека на интимные отношения. Я намеревалась их расшевелить.
— Что ж, — буркнул Колридж, — вам это вполне удалось.
— Не моя вина, что случилась такая подлянка и кого-то на фиг укокошили.
— Не ваша?
— Ни хрена не моя.
Колриджу невыносимо было слушать ее нецензурщину, но он прекрасно понимал, что не имел права проявлять возмущение.
— Я работаю для людей, инспектор, — продолжала Джеральдина. — Делаю телепрограмму. Извините, если вам это не по нраву, но я считаю, что телевидение должно быть сексуальным! — Она сказала это так, будто разговаривала с выжившим из ума восьмидесятилетним старцем. И хотя Тюремщица была всего на два года моложе Колриджа, между ними пролегла непреодолимая пропасть. Джеральдина вливалась в каждое новое подрастающее поколение и по крайней мере в собственных глазах оставалась вечно молодой. А инспектор, наоборот, был будто рожден стариком.
— Зачем вам понадобилась темнота?
— Я считала, что это поможет им раскрепоститься. Чтобы они почувствовали полную анонимность.