– Нет, – покачал он головой, – совсем не это.
Антония рассердилась на себя и на свою неспособность понять что-то, что, очевидно, вызывало у Гейбриела глубокие переживания.
– Я хочу понять, хочу узнать, что тебе пришлось пережить. Плохо это или хорошо, но это часть тебя, Гейбриел.
– Да, это часть меня. – Подняв голову, он долго смотрел на озеро, но не на Антонию. – Корабль неделями, а то и месяцами находится в море, – наконец заговорил Гейбриел. – Как правило, на борту нет женщин. Существует негласное правило, что офицеры и команда… могут использовать самых молодых и беспомощных моряков для своего… удовлетворения.
– Для удовлетворения? – повторила Антония, почувствовав, что ей становится плохо. – Я… не могу…
Гейбриел наконец повернул голову и посмотрел на нее. Его красивое лицо исказилось и превратилось в страдальческую застывшую маску.
– Антония, ты понимаешь, о чем я говорю? Или ты уже достаточно услышала, чтобы испытывать отвращение ко мне?
Антония покачала головой, чувствуя, как окружающий мир куда-то уплывает.
– Это называется мужеложство, Антония, – словно издалека донесся до нее голос Гейбриела. – Именно для этого моряки любят брать на корабль молодых матросов. Они их насилуют и издеваются над ними.
– Боже мой, – пролепетала Антония, чувствуя, что у нее начали дрожать руки. – Как… они могут это делать?
– Как? – переспросил Гейбриел, неправильно истолковав ее вопрос. – Они бьют и издеваются до тех пор, пока у тебя не остается сил и ты не превращаешься в… бессловесное существо, в бессильное, запуганное, которое они могут использовать для собственного удовольствия. И через некоторое время ты просто молча позволяешь им делать это. Ты учишься доставлять им удовольствие и становишься чертовски искусным в этом, потому что у тебя нет выбора. Только так можно выжить.
– О Господи! – Антония ощутила внезапный приступ тошноты. Прижав руку ко рту, она вскочила и бросилась к краю павильона. Насиловать детей! Несомненно, боль, которую ему приходилось испытывать, была непереносимой. Прислонившись к колонне, она согнулась почти пополам, и ее стошнило. Когда рвота прекратилась и Антония выпрямилась, Гейбриел взял ее под локоть.
– О Боже, я так виноват, Антония! Я не должен был… – заговорил он, и в его голосе слышалось страдание.
– Все… в порядке. – Она отвернулась. – Думаю, это мне следует извиняться. Пожалуйста, прости меня. Я… даже не представляла себе…
– Я обязан понимать, что можно тебе слушать, а что нельзя, – заметил он дрожащим от волнения голосом. – Ты благородных кровей, а я – нет. Я видел и делал много такого, о чем… не имею права тебе рассказывать.