Да, он лидер, подумала Джез, лидер по рождению и по воспитанию. Разве смог бы какой-нибудь фотограф, даже тот, которому удалось показать на снимке все бойцовое упорство такого лидера, как Уинстон Черчилль, лишив его неизменной сигары, смог бы даже такой профессионал выявить суть Майка Килкуллена, сфотографировав его в замкнутом пространстве, в студии? Майк Килкуллен – человек, не признающий ограничений, ему нужен простор. Он родился, чтобы жить на этой земле и властвовать на ней. Сейчас он просто показывал людям, как надо установить длинные буфетные стойки, но, если абстрагироваться, его движения можно было сравнить с движениями полководца, расставляющего свои войска перед боем.
Его совершенно седые и коротко остриженные волосы были необычайно густы и настолько надежно защищали голову от палящих лучей солнца, что в отличие от большинства мужчин он редко носил шляпу, но брови у него оставались по-прежнему черными, как вороново крыло. Даже с того места, где стояла Джез, она отчетливо видела выделявшиеся на его лице ярко-синие глаза, настолько синие, что людям, встречавшимся с ним впервые, они могли показаться даже пронзительно-жестокими. Прямой, четко очерченный нос и твердо сжатые губы, если он не улыбался – а улыбался он редко, – говорили о бескомпромиссности характера. На людей, не знавших его, такая внешность порой производила несколько устрашающее впечатление, но образ его запоминался надолго. Лишь немногие, тонко чувствующие, угадывали в этом человеке скрытую грусть и мягкость.
В свои шестьдесят пять Майк Килкуллен, как и раньше, не стремился к комфорту и удовольствиям большого города. За последние несколько лет он редко покидал ранчо, в основном посещал скотоводческие аукционы в Сан-Франциско или мероприятия, проводимые демократической партией. Еще реже ездил на званые вечера, куда его приглашали многочисленные хозяйки светских салонов округа Оранж.
Майк Килкуллен был единственным ребенком у своих рано умерших родителей, круг его друзей составляли семьи местных землевладельцев, которых он знал всю жизнь, поэтому все душевные силы, всю любовь он отдавал ранчо и дочерям.
Четыре поколения Килкулленов оставили после себя многочисленных дочерей и только по одному сыну в каждом поколении. После смерти родителей сыновья, независимо от того, были они первенцами или нет, наследовали все ранчо, в то время как дочерям приходилось довольствоваться лишь фамильным серебром и драгоценностями по случаю замужества, да еще частью денег. В этой далеко не бедствующей теперь семье ирландского происхождения, прочно обосновавшейся в Калифорнии, преобладала традиция английских аристократов: вся земля целиком переходит к наследнику мужского пола по праву первородства.