Костин отец, в прошлом капитан танковых войск, а ныне смотритель теннисных кортов, был ещё и большим радиолюбителем. В комнате стояли гигантские, похожие тумбы для постельного белья магнитофоны, в специальных застеклённых шкафах прижимались друг к другу жестяные банки с записями. Плёнка тоже была не простая — чёрная, в красных цифрах, как в каплях крови. Её приносил отцу сотрудник какого-то НИИ, завсегдатай теннисного корта.
Записи были самые разные. Костя путался в плёнках, часто ставил наугад. Одни раз зазвучал оргáн невиданной чистоты, силы и мрачности. Костя замер, где стоял. Казалось, что нет ни стен, ни потолка. Костя головой задевал облака, смотрел вниз, прогоняя ресницами птиц, видел леса и реки, но взгляд не останавливался, и Костя видел черноту земли, видел огненное ядро, потом снова черноту и снова голубое небо…
Когда оргáн умолк, Костя дрожащими руками снял с магнитофона катушку.
«Плач вселенной» — было нацарапано иголкой на катушке.
— Выключи ты это, — говорила Косте мать, когда возвращалась вечером с работы. Она была преподавательницей русского языка в политехническом институте. — Выключи и приходи на кухню ужинать…
Где отец, мать не спрашивала. Она кормила Костю невкусным ужином, а потом они пили чай, и, выпив чашку, мать начинала курить, и сизый дым устремлялся к потолку. Сидеть задумчиво на кухне мать могла часами.
— А? Что? — спохватывалась она, когда Костя осторожно трогал её за плечо.
— Ужо половина десятого… — говорил Костя.
Мать начинала убирать со стола, а Костя уходил в комнату учить уроки. Если приходил отец, Костя перебирался с учебниками на кухню.
Кроме них, в квартире жила Костина бабка с материнской стороны — маленькая беловолосая старуха, похожая на мышку. Странной кличкой наградил Костя свою бабку — «Достоевщина». «Преступление и наказание» Костя прочитал необыкновенно рано — в тринадцать лет… Потом он сразу начал читать «Братьев Карамазовых».
Мать вздыхала, видя в глазах у Кости эти книжки.
— Ты хоть но ночам не читай, — просила она. — Глаза испортишь. Я уж не говорю о психике…
Если Благовещенские принимали гостей (что, впрочем, случалось редко), гости настораживались, когда Костин отец вдруг спрашивал: «А что, Достоевщина ужинала уже?»
Бабка обычно целыми днями сидела у себя в комнате. Но как призрак, у которого есть часы, в одно и то же время, три раза в сутки, появлялась она на кухне, зажигала конфорки, что-то жарила на толстых чёрных сковородках, потом уносила дымящиеся сковородки к себе в комнату. Костин отец называл эти кухонные посещения химическими атаками.