В автобусе есть один черный. Мой взгляд натыкается на него, чтобы прожечь дыру в спине под голубой майкой. Черный сидит через четыре ряда сидений впереди. Вокруг него словно зачумленная зона, стоящие белые пассажиры соблюдают дистанцию, опасаясь запачкаться. На сиденье, развернутом спиной к водителю, женщина с маленькой дочерью. Они не сводят с черного глаз. Взгляд у них одинаковый. Чужак вдруг понимает: он привлекает к себе внимание. Но оборачивается, чтобы посмотреть прямо на меня. Ничего не стоит испугаться моего разбитого лица. Черный и правда испытывает страх, мой забитый нос улавливает то, насколько сильно он боится. И ты чувствуешь это не рецепторами, спрятанными в ноздрях, а нутром. Так вожак волчьей стаи узнает, что пора резать вконец доведенного до безумия оленя.
Света говорит, что черный выйдет на ближайшей остановке, и оказывается права. На залитом солнцем асфальте он кажется кляксой.
Света принимается рассказывать про свою мать. Месяц за месяцем та становится все хуже и требует к своей персоне больше внимания. Ее гнетет ужас перед будущей смертью. И еще мать Светы плачет навзрыд, когда видит ухоженных богатых стариков из бразильских сериалов. Ей хочется быть такой же. В том, что она не ухожена и не богата, виновна, разумеется, Света. Слушая, иногда я отключаюсь, анализируя боль в ноге, укушенной стаффордширским терьером. Раньше я не был таким безалаберным. Раньше я сразу пошел бы в больницу и получил курс уколов от бешенства. Я решил, пусть это будет вызов самому себе.
Я спрашиваю, не боится ли Света оставлять Рексу наедине с матерью. Как я и ожидал, девушка отчаянно боится. Сегодня утром — после прогулки и кормежки — Рекса, казалось, умоляла хозяйку: не уходи, не уходи, не уходи.
На новом месте все будет по-другому, сказал я.
Есть ли мне что рассказать взамен? Чтобы сблизиться, всегда необходим обмен информацией. Играешь сам с собой в психолога. Уверен, что умеешь сопоставлять и строить выводы лучше, чем кто бы то ни было. Ну, я и поведал, что мои родители умерли, один за другим. Мать — от осложнений на сердце после гриппа, а отец — от солнечного удара, вызвавшего инсульт. Дистанция между ними составила два года. Хочется думать, все прошло безболезненно. Для меня же было совсем наоборот. Нет, у нас в семье не было никакого понимания, мои родители походили на Светину мать. В войнах друг с другом они использовали меня в качестве связного. Я пробирался по минным полям, под бомбежками, под прицелами снайперов, всеми силами стараясь донести важный пакет, пусть даже в нем и содержалось нечто вроде: «Вынеси мусорное ведро». Никакой любви, хотя это неправильно. Мне было девять лет, и я пролил много слез — и никто из них потом не сказал мне даже спасибо. Перемирие наступало очень ненадолго.