Сперва он не заметил ни Дуни, стоявшей в замешательстве посреди комнаты, ни возмущенной француженки, которая тотчас смолкла при его появлении, ни позеленевшей от страха Матрены Сидоровны.
Прежде других он увидел Василису. Она стояла ближе остальных к той двери, через которую он вошел. Барин подошел к ней и слегка потрепал по щеке. Василиса, сверкнув на барина зелеными глазами, чуть-чуть улыбнулась только уголками розового рта и присела в низком поклоне. Что и говорить, не зря ее учила мадам Дюпон: реверанс был сделан превосходно, лучше некуда, по всем правилам.
Француженка не стала терять времени и подбежала к Федору Федоровичу. Жеманясь, стала что-то объяснять, показывая на Дуню и на ее лапти. Федор Федорович поднес лорнет к глазам: так вот она, эта белеховская девчонка, которую ему всучила сестрица Варвара Алексеевна!
Перед ним сейчас стояла жалкая нескладеха, которой впору лишь гусей пасти или за скотиной навоз выгребать. Не отослать ли ее обратно? Чего ей тут делать?
Но в памяти у него вдруг возникло другое Дунино лицо — с блестящими веселыми глазами, и голос звонкий и чистый, и грациозные ее движения в пляске… Нет, все-таки пускай ее проверят, послушают. Вернуть всегда можно, в любое время.
Успокоив возмущенную француженку, Федор Федорович чуть заметным движением пальца подозвал к себе Матрену Сидоровну, Сказал ей несколько слов, и та, еще больше позеленев, дернула Дуню за рукав и вместе с ней исчезла из репетишной комнаты.
Глава седьмая
Девчонки помогают Дуне
Следующие два дня были и того хуже: девчонки не переставая потешались над Дуней. Особенно Верка. Весело, с озорными ужимками, показывала, какой недотепой стояла Дуня в репетишной комнате, как мадам трясла головой и, показывая пальцем на Дунины ноги, с возмущением повторяла: «Нельзя, не, не… ляпот, ляпот…» И как уволокла за собой Дуню разгневанная Матрена Сидоровна. Еще разное придумывала Верка. Все новое и новое. Да так смешно представляла, что девчонки помирали с хохоту, руками держались за животы.
Дуня молчала. Крепилась изо всех сил. Старательно улыбалась, чтобы не видели, как ей обидно. Смотрела на балагурство Верки, стиснув зубы: только бы не зареветь… Смотрела на глупое смеющееся лицо Ульяши, на Василису, которая от хохота розовела и становилась еще краше. Фрося, хоть и унимала озоровавшую Верку, тоже лукаво посмеивалась. Что там говорить — было над чем. На третий день Верка вдруг перестала озорничать и глумиться над Дуняшей.
Глянула на нее, хотела что-то подкинуть острое, потешное и осеклась. Вдруг поняла, каково у Дуни на сердце: увидела, как похудела она за эти дни, какая вымученная у нее на лице улыбка.