Кекс вытащил передней лапой из-за ошейника купюру в двадцать гнэльфдингов и протянул ее дядюшке:
– Вот, возьмите. Здесь рядом есть неплохая гостиница – этих денег вам хватит, чтобы снять в ней номер на пару суток. А вечерком я к вам сегодня загляну, и мы поговорим.
И, извинившись, он помчался в гримерную.
– Не стыдно тебе, дядюшка, выпрашивать деньги у незнакомого пса? – накинулся я с упреками на старого сквалыгу, едва только четвероногий артист исчез за дверями цирка. – Даже пуппетроллю нужно иногда вспоминать о совести!
Кракофакс в ответ ехидно усмехнулся:
– Во-первых, в моем возрасте забывчивость простительна. Во-вторых, я денег не выпрашивал, Кекс сам их предложил. И в-третьих, он нам не чужой: не знаю, как вы, а я успел с ним подружиться!
Переубеждать дядюшку было безнадежным делом, и я махнул рукой:
– Постарайся больше у него ничего не клянчить! Мы пришли к Кексу не за гнэльфдингами, а за помощью. Нам нужно отыскать Кнедлика и Гэга!
– С деньгами заниматься поисками все-таки веселее. Не так ли, Пугаллино? – Кракофакс, пряча усмешку, взглянул на моего юного друга.
– Наверное. Но я готов искать их и с пустыми карманами…
– Скоро тебе представится такая возможность! – ухмыльнулся дядюшка. – Ты еще не потерял свои полсотни? Береги эти денежки получше, а то я сильно расстроюсь, если ты их где-нибудь нечаянно выронишь.
Так, перебрасываясь невинными шуточками, мы добрели до отеля, который нам порекомендовал Кекс, и сняли в нем свободный трехместный номер. Пугаллино сразу же побежал принимать душ – этот бывший огородный страж оказался невероятным чистюлей, – а мы с дядюшкой сели в кресла и стали смотреть телевизор. К сожалению, он был не совсем исправен и время от времени перепрыгивал с одного канала на другой. И там и там показывали новости, но дикторы почему-то сообщали о них совсем по-разному. Так, если один из дикторов говорил, что премьера в Зондерлингском театре комедии прошла с огромным успехом, то другой диктор о той же премьере высказывался с пренебрежением и оповещал своих телезрителей, что она потерпела полный провал. Дядюшке нравилось смотреть и слушать, как эти упрямцы противоречат друг другу, но мне такое «представление» было не по душе, и я включил радиоприемник. Лучше бы я этого не делал! Третий диктор, уже невидимый, а только слышимый, ввязался в оживленную полемику своих телевизионных коллег. Начался такой горячий обмен мнениями, что я понял: пора зажимать уши, а то свихнешься! Я прилег на постель и накрыл голову подушкой. Но покоя мне обрести не удалось: старые кроватные пружины подо мной при малейшем моем движении издавали звуки, похожие на звуки расстроенной шарманки. Прислушавшись получше, я различил несложный мотив: это был «Ах, мой бедный Августин, Августин!». Понаслаждавшись музыкой минуты две или три, я вскочил с кровати и пошел в ванную комнату – Пугаллино уже освободил ее, и теперь я мог слегка освежить свою одурманенную голову под приятным душем. Но едва я прикоснулся рукою к крану с горячей водой, как трубы запели тирольскую песню. А когда я включил еще и холодную, то к тирольской добавилась и какая-то африканская мелодия. Смочив волосы и лоб, я торопливо выключил сводный оркестр народных инструментов. Потом взял с полочки оставленный Пугаллино гребешок и причесал свой непокорный вихор. Взглянул в зеркало и ахнул: на меня смотрело из него какое-то треугольное чудовище самых дивных расцветок! К счастью, оно не стало выскакивать из зеркала и набрасываться на меня – нечто подобное однажды уже случалось кое с кем! – и я вскоре успокоился. Плюнув на свое дурацкое отражение, я вышел из ванной комнаты и, подойдя к дядюшке, уже посиневшему от хохота – так ему нравилась перебранка трех дикторов! – громко сказал: