– Мне всё равно, лишь бы были завитые.
Ну раз она сама хочет! И ведь так думают все! Держу пари, что и Мари Белом…
– Ты, Мари, и так кудрявая, ты ведь не будешь завиваться?
Мари с негодованием восклицает:
– Я? Не буду завиваться? Что ты такое говоришь? Я заявлюсь на праздник с гладкими волосами!
– Но я ведь не завиваюсь.
– У тебя, дорогая, локон на локоне, и потом, волосы у тебя и так довольно пышные… и потом, всем известно, что ты у нас оригиналка.
И она с воодушевлением (даже чрезмерным) накручивает длинные пряди густющих волос цвета спелой ржи сидящей перед ней девчонки – голова у той напоминает взъерошенный шар, из которого порой вырываются пронзительные стоны.
Анаис из вредности делает больно своей клиентке, и та кричит благим матом.
– У неё слишком много волос! – говорит Анаис в своё оправдание. – Думаешь, кончила, глядь, ещё половина осталась. А ты не вопи, сама захотела.
И мы знай себе завиваем, завиваем… Застеклённый коридор полнится шуршанием бумаги, которую закручивают на волосах. Но вот дело сделано, и девчонки со вздохом встают, демонстрируя нам свои головы, усеянные бумажными стружками, на которых ещё можно различить: «Проблемы… мораль… герцог де Ришелье…» Четыре дня они такими чучелами разгуливают по улицам, сидят в классе и совсем не стесняются. Раз такой обычай! Что за жизнь пошла: дома мы почти не бываем, носимся по городу, снуём туда-сюда с цветами все четверо – Анаис, Мари, Люс и я; высматривая, реквизируя по дороге все розы, на этот раз живые, чтобы украсить банкетный зал. Мы являемся к людям, которых прежде в глаза не видели (нас посылает мадемуазель, которая рассчитывает что наши юные мордашки обезоружат самых суровых сухарей), например к Парада, чиновнику из отдела регистрации, – ходили слухи, что его карликовые розовые кусты в горшках – маленькое чудо. Отбросив всякую робость, мы вваливаемся в его тихое жилище и – «Здравствуйте, сударь! Мы слышали, у вас есть прекрасные розовые кусты, это для жардиньерок в банкетном зале, вы ведь знаете, нас послали те-то и те-то», – и т д. Бедолага что-то бубнит себе в большую бороду и ведёт нас к розам с секатором в руке. Мы уходим, нагруженные горшками с цветами, смеёмся, болтаем, без всякого стеснения отвечаем парням, которые на каждом перекрёстке возводят остовы триумфальных арок и заговаривают с нами: «Эй, девки! Если вам приглянулся кто-нибудь из нас, мы тут… Договоримся! Ой, у вас падает! Потеряли, подберите!» Здесь все друг друга знают все друг с другом на «ты».
Вчера и сегодня парни уезжали чуть свет на телегах и вернулись лишь на закате дня с огромными охапками веток самшита, лиственницы, туи, с полными возами пахнущего болотом зелёного мха. Потом, как и полагается, они отправляются выпить. Я никогда не видела, чтобы местные жители, эти разбойники, входили в такой раж, – обычно им всё до лампочки, даже политика. Они покидают свои леса, свои лачуги, рощи, где они подкарауливают крестьянок, пасущих скот, – и всё это для того, чтобы отметить приезд Жана Дюпюи. Поди пойми их! Целая шайка, шесть или семь громил, настоящих бандитов с большой дороги, проходят, горланя песни; их не видно за грудой гирлянд из плюща, которые с мягким шуршанием волочатся за ними по земле.