В милых тех владениях
Мудрецов венчают,
В них души не чают!
В мирных наслаждениях
Живут без печали!
Клюнул! Давний замшелый выпускник Высшей педагогической школы в такт музыке Рамо (вернее, не в такт) качает головой; кажется, понравилось. В который раз Орфей своими песнями усмиряет диких зверей…
– Хорошо спели. А чья музыка? Вроде бы Руно? (Он почему-то произносит и последнюю, нечитаемую букву: «Гунод».)
– Да, сударь. (Не будем ему перечить.)
– Я так и думал. Какой славный хор (старый мухомор!).
Инспектор так неожиданно приписал мелодию Рамо автору «Фауста», что мадемуазель Сержан прикусывает губу, чтобы не засмеяться. Умиротворённый Бланшо роняет несколько любезных слов и удаляется, продиктовав напоследок – о парфянская стрела! – тему для сочинения:
– Объясните и прокомментируйте мысль Франклина: «Праздность подобна ржавчине. От праздности изнашиваются сильнее, чем от работы».
Поехали! Сверкающему ключу округлой формы, который рука двадцать раз на дню шлифует и проворачивает в замке, противопоставим ключ старый, никому не нужный, изъеденный красноватой ржавчиной. Потом сравним истинного трудягу, который бодро работает от зари до зари, чьи твёрдые мускулы… и так далее и тому подобное… с бездельником, томно разлёгшимся на мягкой тахте, перед которым на роскошном столе и ля-ля-тополя… сменяются экзотические блюда… и ля-ля-тополя… и который тщетно пытается возбудить свой аппетит, ля-ля-тополя… Халтура много времени не занимает!
Получается, нет ничего хорошего в том, чтобы, развалясь, сидеть-посиживать в кресле. Получается, что рабочие, вкалывающие всю жизнь, не умирают молодыми и истощёнными. Но об этом ни слова. В «экзаменационной программе» всё не так, как в жизни.
Люс никак не сообразит, что бы такое написать, и тихонько просит подкинуть мыслишку-другую. Я великодушно даю ей свой опус – всё равно много она у меня не позаимствует.
Четыре часа. Все уходят. Пансионерки поднимаются перекусить, мать мадемуазель Сержан приготовила им полдник. Проверив по отражению в стекле, как сидит на мне шляпка, я отправляюсь домой вместе с Анаис и Мари Белом.
По дороге мы перемываем косточки Бланшо. Этот старикашка меня раздражает: дай ему волю, он бы вырядил нас в мешковину и заставил ходить с зализанными волосами.
– По-моему, он остался не совсем доволен вторым классом, – замечает Мари Белом, – хорошо, что ты задобрила его музыкой!
– Да, – говорит Анаис, – мадемуазель Лантене занимается со своим классом несколько… спустя рукава.
– Ну ты скажешь! Разве может она поспеть и там и сям! Кстати, директриса прямо на привязь её посадила, даже одевает её и умывает.