Голод и жажда весьма превосходили мое терпение.
Господа офицеры, напротив, не унывали и жили в своих палатках приятно и весело. В осаде участвовали все рода войск. Дамское общество отличалось не меньшим разнообразием — все офицеры обзавелись подругами, — имя им было легион. Каждая «лагерная дама» стоила сотни солдат, то есть проедала и пропивала жалованье целой сотни. Солдат получал полпорции пумперникеля, дама — двойную порцию марципана; справедливо, что и говорить.
Мой капитан также наслаждался обществом дамы, которая не приходилась ему ни сестрой, ни дочерью, и, кажется, не бабушкой и уж тем более не супругой. В длинном шелковом платье, в берете с большим пером, она скакала рядом с капитаном, когда тот посещал нашу батарею. Бабенка была что надо.
Но командующему, видать, изрядно осточертели многочисленные офицерские «семьи»: согласно его приказу женщины, не имеющие законных мужей, должны были покинуть лагерь. Капитан пожаловал ко мне на батарею, вроде бы по служебной надобности, и заговорил со мной таким манером:
— Знаешь, парень, мне кажется, ты способен на нечто большее, нежели чистить орудия и спать на голой земле.
— И жевать черствый хлеб, — уточнил я.
— Я бы хотел взять тебя в адъютанты.
— А я бы не возражал.
— Только сделаешь мне маленькое одолжение.
— Я способен на какое угодно одолжение.
— Чепуха, в сущности. Займешься кухней, будешь готовить дорогие вкусные блюда и приглашать меня на обед и ужин. Деньги — моя забота.
— Ладно. Постараюсь вам потрафить.
— Конечно, для того, чтобы принять кавалера моего ранга, необходимо присутствие в доме достойной и красивой дамы.
— Где ж мне такую достать?
— Сейчас скажу. У меня есть знакомая дама, достойная преклонения. Вот и женишься на ней.
— А почему бы вам, господин капитан, самому не жениться, если вы перед ней преклоняетесь?
— Идиот! У меня и без того есть жена.
Я несколько растерялся. Пожимал плечами, цокал зубом, как будто он болит:
— Видите ли, господин капитан, грехов на мне и без того достаточно — обманывал, воровал, грабил, но такой жалкой роли никогда играть не доводилось.
— Сообрази-ка хорошенько. Ничего не делать, вкусно есть и пить. А здесь!.. Возишься с минами, камни в земле дробишь. На сухом хлебе и воде. Полчаса тебе на размышление. Не захочешь — другого найду.
Долго тянулись эти полчаса. Что я, собственно, теряю? Честь? Где она, моя честь? Разве я не опозорил, не проиграл ее сотней способов. Верно, я глумился над ней всячески, но с оружием в руках! Меня проклинали, преследовали. А теперь? Кромсать ее остатки ножом и вилкой, запивая чужим вином! Выставить себя шутом на всеобщее обозрение?