Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал взглядом, — и увидел Зо Мьина. Рядом с ювелиром стоял высокий и очень худой темнокожий бирманец в подобранной выше колен юбке. Сняв очки и тыча ими своего собеседника в грудь, Зо Мьин что-то ему втолковывал Тот улыбался, переминался с ноги на ногу и терпеливо вздыхал.
— Просит моторку, — прошептал мне Володя. — Больше ничего понять не могу: шпарят на диалекте. Афера какая-то.
Тут я увидел еще одного из наших. Французский профессор стоял в глубине поперечного прохода, драный навес закрывал его лицо и плечи, но светлые сафарные брюки видны были издалека. Бени застыл в позе встревоженного оленя, ноги его подрагивали. Ему было лучше слышно, о чем разговаривают Зо Мьин и рыбак Я сразу решил, что это рыбак: во всяком случае, на рыбака с Андаманских островов он был похож значительно больше, чем на ювелира.
Собственно говоря, нам с Володей до всего происходящего было мала дела. Жаль только, подумал я, что нашей поездкой кое-кто пользуется для прикрытия своих делишек.
Должно быть, красноречие Зо Мьина принесло свои плоды: рыбак закивал, широко улыбнулся, обнажив ярко-розовые десны, наш ювелир царственно похлопал его по плечу и, обернувшись, увидел нас с Володей. Должен сказать, что это не смутило Зо Мьина: он снисходительно помахал нам рукой и, надев очки, направился в нашу сторону. Надо было видеть, как элегантно двигался этот человек, одетый в искрящийся шелковистый синий костюм, при галстуке (единственная дань близости экватора — слегка расслабленный ворот ослепительно чистой кремовой рубашки), среди грязных прилавков, пахнущих рыбой, ступая, как Иисус по водам, по замусоренной земле. Была, положим, в его одежде какая-то небрежность, но какая — я тогда не осмыслил.
Я покосился в боковой проход — оленьи брюки француза исчезли. Рыбак тоже отступил в темную глубину рядов, при этом смотрел он в спину нашего ювелира уже без улыбки, остреньким и даже презрительным взглядом.
— Встретил приятеля, — сказал, подойдя к нам, Зо Мьин. — Дела, знаете ли, повсюду дела.
Мы ответили неопределенными междометиями, выражающими то ли сочувствие занятому человеку, то ли нежелание встревать в чужие заботы.
— Между прочим, — продолжал Зо Мьин, — я узнал, что где-то около рынка идут соревнования по монскому боксу. Весь город там. Если хотите, я могу вас провести.
Идея была превосходная: о монском боксе слышал даже Володя, вообще-то не слишком интересующийся «страноведческими реалиями». И мы отправились разыскивать своих.
На пустыре возле рынка был возведен бамбуковый шатер, сверху донизу, как новогодняя елка, увешанный гирляндами разноцветных лампочек, бумажными фонариками и цветными полиэтиленовыми ведерками, внутри которых тоже горели лампочки. Собственно, бамбуковым у шатра был только каркас, а стены и крыша застланы циновками. Мощные репродукторы далеко разносили пронзительные голоса комментаторов; десятки тавойцев, не имевших возможности попасть внутрь балагана, толпились у входа и, возбужденно переговариваясь, обсуждали то, чего они не могли видеть. Мимо такого балагана нельзя было спокойно пройти: теперь я понимал Буратино.