И вот, бабуля испечет свой знаменитый лимонный торт, будет называть гостью деточкой и показывать ей мои детские фотографии. Ой, сейчас заплачу!
– Я должна вас поблагодарить за спасение, – церемонно начала Соня. – И не перебивайте, я знаю, что это было трудно.
– Вовсе не трудно, – искренне возразил я. – У меня хорошая реакция, тело само реагирует, не ждет команды.
– Вы спортсмен? – спросила она, и как я ни старался, не мог уловить в интонации ни одной пренебрежительной нотки.
Я рассказал, что немного знаю карате и хорошо бегаю. И еще с детства занимаюсь акробатикой и хорошо владею своим телом. Я старался не очень хвастаться.
– И вы можете разрубить кирпич? – задала Соня традиционный вопрос.
Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, а серые, очень большие. И вообще, она разрумянилась и выглядела довольно хорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии. На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моем положении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меня следователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.
Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, что кирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – это работа на публику. И что кирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличной толщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроить погром в ее квартире.
Соня ответила, что верит мне на слово, и еще раз поблагодарила за спасение ее и скрипки.
– Наверное, вам никогда не страшно возвращаться поздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпой бандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, – пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моими заработками по силам будет купить другую. Тем более что к этой я очень привыкла, она хорошая – немецкая, прошлого века.
Про скрипки я знал не много – в голове всплыло имя Страдивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у него как-то украли. Но потом вернули или милиция нашла. Потому что продать такую скрипку вор никак не мог – слишком она дорогая. А может, просто милиция в то время более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.
– Не очень ценная – это, конечно, относительно, – продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит больше двух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».
Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но очень рассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг я сейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этого делать, но надо же соблюдать осторожность…