— Еще не имел этого удовольствия.
— Такое нельзя пропускать. Вы, конечно, посидите с нами минутку?
Он пододвинул стул, и мы начали обмениваться сплетнями, как все делают в мюзик-холлах, а потом Дьяволо сказал, что пойдет глотнуть вечернего воздуха; он был неравнодушен к копченым колбаскам и вскоре, я знала, будет уписывать свою порцию, запивая стаканом портера.
— Ну что же, Лиззи, — сказал Джон Кри, когда он вышел. — Словно сама судьба нас все время сводит.
— Когда это я вам разрешила называть меня Лиззи?
— В среду на позапрошлой неделе во второй кабинке мясного ресторана Блэра.
— Что за память. Вам бы на сцену, мистер Кри.
— Джон.
— Сделайте одолжение, Джон, проводите меня к выходу. Тут что-то душно.
— Двинемся по следам Дьяволо?
— Нет. Я знаю его привычки. Это было бы неделикатно.
— Тогда, может быть, прогуляемся? Вечер для этого превосходный.
Мы вышли из «Уилтона» и направились в сторону Уэллклоус-сквер. Не сказать, что это лучшая часть города — оттуда рукой подать до Шадуэлла, — но почему-то я чувствовала себя с ним в безопасности.
— Как подвигается «Перекресток беды»? — поинтересовалась я.
— Вы знаете, дело идет. Я почти уже закончил первый акт. Но что-то не могу все решить, как поступить с героиней.
— Убейте ее.
— Вы серьезно?
— Нет, я никогда не говорю серьезно, — попробовала я отшутиться. — Я считаю, ей надо выйти замуж. Главная героиня всегда кончает замужеством.
— Вы так думаете?
Я ничего не ответила, и мы продолжили путь в сторону реки. Ближе к ней дома стояли не так плотно друг к другу, и я увидела мачты кораблей, бросивших якорь в доке; в какой-то миг на память мне пришел Ламбет с его зашвартованными у берега рыбацкими судами.
— Я рассчитываю, — сказал он наконец, — что, когда я закончу пьесу, вы сыграете в ней главную роль.
— Как зовут героиню?
— Кэтрин. Кэтрин Горлинс. В настоящий момент она стоит на грани нищеты и падения, и я размышляю над тем, не спасти ли ее в следующей сцене.
— Нет, пусть себе идет на дно.
— Почему?
— Джон, меня иногда удивляет, как мало вы смыслите в театре. Людям нравится видеть грязь на сцене. — Я помолчала. — Конечно, в последнем акте вы можете ее спасти. Но сперва пусть пройдет весь путь страданий.
— Лиззи, я и не думал, что в вас скрывается драматург.
— Это жизнь. Больше ничего. Жестокая, мрачная жизнь. — Я взяла его под руку, чтобы он помог мне миновать выбоину, и легким пожатием дала ему понять, что не столь сурова в мыслях, как в словах.
— Я думаю, — сказал он, — что в этой вот жизни вам нужно на кого-то опираться. Если она так мрачна, вам не обойтись без советчика и защитника.