Глядя на свое отражение в витрине магазина, Каро увидела, что ее спина еще прямая, а новые укороченные юбки вполне ей подходят — слава Богу, ноги были все еще хороши, «Как чистокровная молодая кобылка», — говорил Альфонс. Она все еще скучала по нему, хотя он умер двадцать лет назад.
Каро элегантно отступила, чтобы ее не задела компания шумных смеющихся молодых людей, немецких солдат, вернувшихся с фронта несколько дней назад и получивших разрешение жить в Париже. Боже, как она ненавидела сам звук этого языка. Был ли сейчас язык другим, чем тогда, в старые времена, когда она прекрасно проводила время в Баден-Бадене в обществе воспитанных мужчин и женщин? Они были культурны, очаровательны, речь их приятна. Тогда кто эти люди? Все, что она знала, — они были врагами и прошли через любимый Париж как завоеватели. Их флаги с уродливой свастикой развевались над красивыми зданиями, и так называемые офицеры, которые были мелкими сошками, возгордившимися от сознания собственной власти, могли распоряжаться столиками в кафе «Риц». По городу ползли слухи о массовых репрессиях, хотя истории были слишком страшны, чтобы в них поверить. И все же люди исчезали каждый день, и еврейская семья, которая жила в комфортабельной квартире по соседству, — известный банкир, друживший с Каро много лет, — была увезена однажды поздно вечером.
Слезы потекли из глаз, когда она увидела из окна, как маленькую семью — банкира, его жену и двух молоденьких дочек — посадили в черную машину с решеткой на окнах и желтыми мазками на колпачках колес. Она знала, что это значит. Гестапо. Само слово наполняло людей страхом. Каро тоже посетили — молодой высокий офицер в черной форме и блестящих высоких сапогах. Все немцы были помешаны на сапогах — начищенных, с щелкающими каблуками.
— Мадам Монталва, — сказал он. — Это был не вопрос, а утверждение, и Каро не удостоила его ответом. — Лейтенант Эрнст Мюллер. Я здесь, чтобы проверить ваши жилищные условия, мадам, так как несколько моих людей будут расквартированы здесь.
Он мрачно оглядел изящный салон, в котором было много памятных вещей, приобретенных за долгую жизнь, но, кроме красивой антикварной мебели, ничего ценного в комнате не было. Слава Богу, у нее хватило разума последовать совету Джима и вывезти картины и серебро из Парижа, хотя Каро не знала, все ли было в порядке с вещами, спрятанными под плитой кухни ее загородного дома в Рамбуйе. Конечно, она понимала, что офицер мечтал об этих роскошных апартаментах сам, не собираясь сюда кого-нибудь селить. Нет, она не позволит этому мелкому выскочке владеть ее домом. Но с таким типом людей нужно быть осторожной — жалкий буржуа, ощущающий власть. Во времена ее молодости офицеры были также и джентльменами. Сейчас же ни в чем нельзя быть уверенной. Каро хотела сказать ему, что она пожилая женщина и стыдно выселять ее из дома, но, с другой стороны, она не могла позволить ему думать, что так уж стара. И вместо этого она сказала: