И тогда разразилась буря. Тяжелый дух секса, поспешного и отчаянного, яростного и безмолвного, пропитал ночь, как груда грязного белья — ванную девочек-иностранок. Я втягивала его с каждым вдохом — смрад немытой мужской плоти, слой за слоем поверх тонких девичьих тел.
— Ты кретинка, Милли! Ты что творишь?! — Залепив мне пощечину, Мэгги раздвинула окровавленные, истерзанные бедра. — Я прихожу, а Норрис-то, оказывается, умер. Пришлось на улице клиента подцепить, и меня семеро отодрали. А кто виноват?
Она набросилась на меня, и колотила, и плевала в лицо, и я тоже ударила ее, а потом просто выла, пока она возила меня по полу. Клоки волос и лоскуты одежды летели во все стороны; мы разбили единственный телевизор во всем доме, прежде чем Бекко растащил нас и выволок Мэгги из комнаты. Он вселил в меня уверенность, что победа осталась за мной. Вселил уверенность, что он любит меня больше всех. Вселил уверенность, что я самая лучшая. Вселил уверенность — несколько часов спустя, на рассвете, когда я спустилась на кухню, — что Мэгги, скрюченная на бетонном полу кладовки, вовсе не мертва. Вселил в меня уверенность, что кровь на ее виске случайно попала туда с бедер, что Мэгги вовсе не убили и не зашвырнули, как куль, в кладовку. Мэгги не дышала, не отвечала мне, а я все трясла и трясла ее, все пыталась нащупать тиканье пульса в ее безжизненном теле.
И вот как все было. Когда Бекко избавил меня от бешенства Мэгги, я сразу легла. У меня был грипп. Я знала, что Мэгги постепенно остынет. Проснулась я в пять утра, с первыми проблесками зари, — и увидела пустую кровать Мэгги. Ломота во всем теле заставила меня выйти из спальни за водой и парацетамолом, который Фреда держала где-то на кухне. Потому я и наткнулась на Мэгги в кладовке. Совершенно потрясенная, я плелась к Фреде — уж она-то знает, что делать! — когда входная дверь затрещала под ударами и снаружи громыхнуло диким ревом, словно сам дьявол явился из преисподней.
Животный страх в одну секунду загнал меня на чердак. В следующую секунду дом наводнили люди, которые ломились в дверь.
Полицейские. Это была облава. Я слышала, как они рассыпались по всем трем этажам, слышала их хриплые голоса, а следом — вопли разбуженных девочек-иностранок. Когда добрались до чердака, я уже спряталась. Повезло: в непроглядной темноте, в дальнем углу чердака я обнаружила — свалившись прямо в нее — яму, полную воды. Как только два фонаря в руках полицейских осветили сводчатую конуру, я набрала полные легкие воздуха и нырнула под воду.
Так рыба, должно быть, видит свет луны, как я видела размытые желтые пятна, мечущиеся над поверхностью воды. Легкие молили о воздухе, а я беззвучно молилась, чтобы меня не выдало бульканье пузырей. Три года беспросветного насилия научили меня, сцепив зубы, терпеть, пока клиент исследует каждую клеточку моего тела, прикидывает, куда бы и что бы воткнуть. Собрав в кулак всю свою выдержку, я медленно запрокинула голову и приподняла лицо, чтобы одни ноздри торчали над водой. Откуда эта вода вообще здесь взялась? Господи — еще одна молитва, — хоть бы не из канализации. Несмотря на полные уши воды, я слышала командные окрики полицейских, прочесывающих каждый угол.