– Теперь – дадут. Если мы его не вылечим, конечно. Так, ну а что же все-таки произошло? Я ведь начала внимательно изучать списки тех, кто заказал билеты то ли на лайнер, то ли на поезд, – и никакого Стайна не обнаружила.
– О, моя дорогая – какой еще Стайн?
Он показал мне тогда в гостинице два фальшивых паспорта на имя мистера и миссис Огастус Рейли. Вот тут-то я поняла, что дело дрянь, и сейчас мужчину следует хорошо расслабить, желательно так, чтобы он еще и заснул на минуточку…
– Рейли! Ну конечно, я видела это имя, когда изучала списки!..
– А вот я как-то его всерьез не видела. Потому что перед отъездом он бы попросту пристрелил Тони, без всяких там палочек для еды. И тебя бы прикончил, моя дорогая. И твоего очаровательного юношу – если бы до него добрался. Ну, и, ясное дело – …
Магда смущенно разводит руками.
– И меня за компанию. Новую жизнь надо начинать с чистой страницы, без всяких там миссис Рейли, ты же понимаешь. Что он думал – что обманет меня этими паспортами? Он просто пытался выиграть таким путем день-два, чтобы я ему не вредила: вдруг получится, вдруг я поверю? И тут ты от меня начинаешь требовать, чтобы я тебе устроила со Стайном встречу! Нашла кого допрашивать. Получила бы на этой встрече пулю, вот и все.
С улицы, где в темноте отдыхает влажная зелень газонов и другая растительность, начинает доноситься хор лягушек, иногда заглушаемый басом лягушки-ревуна.
– Ладно, хватит говорить о грустном. Выпускай уж своего молодого человека – куда там ты его запрятала, священником в католическую церковь, с выбриванием тонзуры, или переодела китайским поваром? Передай от меня привет. Скажи, есть такая тетя Магда, пристрелила твоего злодея, желает счастья.
Две дамы показывают друг другу зубы (мои, естественно, оказываются больше).
– Завтра, – сообщаю я. – Церемония выпуска из заточения назначена на завтра. Чтобы пуллеры, которых как раз сейчас начинают забирать в полицию, не помешали – а то кто их знает. Он сдается на руки джентльменам из полиции на пристани и в тот же час возвращается в Калькутту.
Пауза.
– Вот и все, – говорит Магда, и углы ее губ опускаются. – Я осталась… с саксофоном. Что, согласись, все-таки неплохо. Надо бы теперь написать для него хорошую пьесу. Примерно такую: сначала долгий, высокий звук на «ля»… Потом…
И она замолкает, иногда отбивая ритм пальцами по подлокотнику.
– Кто бы написал пьесу про меня, – говорю я. – Про ту, которая осталась даже без саксофона. Нет, лучше… фаду. Настоящую лиссабонскую фаду. Она так бы и называлась – «Фаду Амалия». Я бы слушала ее на заезженной шипящей пластинке и тихонько подпевала, жалея сама себя. Может, кто-то еще напишет?