Лишь наиболее отважные постарались повторно зарядить ружья. Делали они это довольно неумело, а вид несущихся прямо на них кавалеристов заставил позабыть о единственно спасительном ходе.
Кое-кто из казаков и людей дона Педро вблизи от леса выстрелил прямо с седла. Урона противнику стрельба с ходу нанести практически не могла, зато в души робких внесла еще больше паники. Пара же выстрелов от противоположной опушки, атакованной Быкадоровым, окончательно похоронила всякое организованное сопротивление. Теперь каждый из мятежников был только сам за себя.
Перед самым лесом кавалеристам пришлось сдержать бег лошадей. Пусть перед ними была не сплошная чаща, однако влететь наметом под сень деревьев в любом случае являлось весьма сомнительным удовольствием.
Прямо перед собой Муравьев увидел убегающего во все лопатки мужчину. Руки были заняты поводьями, да и не хотелось марать оружие непонятно о кого, и капитан просто сбил беглеца конем. Почти сразу рядом вырос верховой и торопливо выстрелил в офицера из пистолета.
Не стоило делать это на скаку. Если бы хоть прямо по ходу, а тут вообще вбок в движущуюся цель, да еще трясясь в седле самому… В следующий миг на пути всадника выросло дерево, и тот был вынужден сблизиться с Николаем хотя бы для того, чтобы не врезаться в препятствие.
Теперь у беглеца просто не оставалось выбора. Он выпустил ставший бесполезным пистолет, рванул из-за пояса саблю и сразу же нанес рубящий удар.
Клинки встретились. Муравьев остро пожалел, что не внял советам бывалых людей и взял в дорогу положенную по форме и должности шпагу. Действовать ею с седла было крайне неудобно, и еще счастье, что противник не слишком блистал умением в конных схватках.
Кони продолжали идти едва ли не в ногу, а всадники тем временем старались достать друг друга. Николай сумел изловчиться, и, когда противник, нанося очередной удар, перевесился из седла, капитан наклонился, пропуская саблю мимо, и в свою очередь обрушил клинок на беглеца.
Ткань на плече республиканца лопнула, брызнула кровь, а Муравьев воспользовался ранением противника и без перерыва нанес еще несколько ударов едва не наугад. Каждый раз чувствовалось, как шпага натыкается на человеческую плоть, и доносившиеся вскрики лишь добавляли азарта и желания рубить и рубить еще. Это и было тем, что обычно называется упоением боя. Наконец враг завалился, выпал из седла, и только застрявшая в стремени нога не позволила ему упасть на землю. Вместо этого он бился головой и руками обо все встречающиеся на пути корни, пеньки и неровности почвы.