Бурятия в силу своего географического положения и исторических судеб стала своего рода перекрестком на путях различных этносов и культур, шедших с Запада и с Востока. Неспроста ведущий караванный путь, связывавший Россию со странами Дальнего Востока, пролегал через Кяхту, расположенную на юге Бурятии. Именно в Бурятии, на границе Сибири и Монголии, сошлись две мировые религии — буддизм и христианство, уживаясь с древним верованием бурят — шаманизмом, что нашло отражение и в местном фольклоре. Любопытна причудливым отзвуком этих обстоятельств бурятская сказка «Иван Паднис». Главный персонаж носит русское православное имя, в борьбе со злым духом — альбином (порождением анимистических представлений шаманистов) он в одном из эпизодов обращается за помощью в буддийский храм — дацан, но самых верных друзей находит среди лесных зверей. В оригинале сказки, имеющей, безусловно, древнюю основу, встречаются и заимствованные из русского языка слова, такие, как «город», «солдат», свидетельствующие о более поздних во временном отношении жизненных реалиях.
Возвращаясь к вопросу о влиянии русской сибирской сказки на бурятскую, необходимо сказать и об обратной связи этого процесса. Известный сибирский фольклорист Л. Е. Элиасов отмечал, что «бурятские сказки сыграли большую роль в обогащении репертуара русских сказок Сибири. Многие русские сказители прекрасно рассказывали бурятские сказки, не. подозревая даже, что они заимствованы из бурятского репертуара». Особенно ярко взаимодействие двух фольклорных традиций проявилось в Тункинской долине. Этот красивейший уголок Бурятии, расположенный у подножья Восточных Саян, породил целую плеяду мастеров народной сказки во главе с выдающимся сказочником Е. И. Сороковиковым-Магаем (1868–1948). Он с одинаковым успехом мог рассказывать сказки на русском языке и на бурятском, который считал своим вторым родным языком. Память тункинского сказочника хранила наряду с русскими сказками не один десяток бурятских сказок, перенятых у коренных жителей края. Сам Е. И. Сороковиков-Магай не раз признавался, что «многие бурятские сказки и предания, если их хорошо пересказать по-русски, то они будут жить у русских так же, как и их собственные предания и сказки».
Если прибегнуть к сравнению, мир бурятской сказки — чудесный кедр, чей ствол произрастает из глубин народной жизни, а сказочные сюжеты — те же раскидистые ветви, что тянутся во все стороны света, словно незримые мостики к иным сказочным мирам. И подобно тому как дерево с его вечнозеленой хвоей питают подземные соки, так и мир сказки наполняет дыханием поэзии многоцветная живая речь, льющаяся из уст сказочника. Да, бурятский сказочник, как наследник сокровищ родного языка, мог умело вплетать в создаваемую им словесную ткань повествования меткое слово, образные сравнения, отчеканенные веками пословицы и поговорки, точно отражающие особенности национального характера, образа жизни и мироощущения. Только у кочевого в прошлом народа могли появиться такие пословицы: «Мужчина рождается в юрте, умирает в степи» (сказка «Бестолковый Эрхин»), «крепость железа узнают при ударе, чужого человека — во время испытаний» (сказка «Молодец Гуун Сээжэ»). Или такие образные сравнения, как «у Жагар Мэшэд хана голова была с курган, рот — с горный распадок, глаза — с чашу, уши — словно потник по обе стороны седла…» (сказка «Жагар Мэшэд хан»). А сколько фантазии и безудержного красноречия являет собой сказка «Семьдесят небылиц». В бурятских сказках есть немало эпизодов, преисполненных настоящей поэзии. Приведем фрагмент из сказки «Паренек Булотхурэ и его конь Бурул Цохур»: «Пошел он (Булот-хурэ. — Б. Д.) однажды на охоту, выследил косулю и выстрелил в нее из лука. Споткнулась косуля, ударилась оземь на полном скаку и обернулась лебедью. Подхватила она клювом пущенную в нее стрелу и со словами: «Если ты настоящий молодец, то найдешь меня и на краю света!»- улетела прочь. Запрокинув голову, рассмеялся Булот-хурэ, обрадованный такой встречей, уронив голову на грудь, заплакал он, опечаленный быстрой разлукой».