Я долго бродила по еще теплому осеннему городу. Заканчивалось бабье лето, захватывающее в плен, короткий, но властный, вызывающими красками полыхающих кустов рябины, тополиных и кленовых листьев, терпкими запахами остывающих костров, отцветающих трав.
Я думала о любви, которую мне никогда не понять и не испытать, об Олеге и Диане. Я точно знала, что теперь он увидит совершенство, как само Божество, а может быть, именно в эти минуты уже любуется им.
На этот раз Ди обязательно должна была сорваться с головокружительного каната. Очень скоро. В ближайшие дни... И я опять желала ее падения и ненавидела себя.
В тот вечер Ди стала женщиной.
Несколько дней спустя она поделилась со мной случившимся, но в ее рассказе не было ничего прекрасного, романтического или хотя бы отдаленно похожего на мои представления о соединении двух любящих душ.
Олег просто увлек ее за сцену в перерыве между репетициями. Там, за ширмой, все и произошло. Иногда заглядывали девушки, звали его или что-то сообщали по поводу своих ролей. Все были не совсем трезвые. Ди рассказывала сбивчиво, сумбурно. Он опешил, поняв, что Диана делает это впервые, но было уже поздно, и Олег разозлился из-за необходимости бежать на третий этаж в туалет и отмывать следы. Я поняла, что Олегу даже не понадобилось увидеть совершенство, как само Божество. Они не очень раздевались, как выразилась Ди.
После этого Диана Ивановна перестала интересовать «влюбленного солдата». Благодаря письменному шедевру Ди Олег пробыл в отпуске даже не три недели, а целых два месяца. У него нашлась или завелась какая-то знакомая в военном госпитале, куда его положили именно в тот день, когда режиссер «Зазеркалья» должен был возвращаться в часть.
Своего сына, который жил в деревне у Таниной мамы, в сорока километрах от города, он так и не навестил.
Папа с мамой знали о том, что произошло, но мы не говорили об этом. Ди перестала у нас появляться. После уроков шла в общагу или допоздна сидела в библиотеке. Иногда я видела, как она направлялась к дому Елены Степановны, иногда замечала, как грустно профессорша смотрит на беззащитные оттопыренные уши Ди, которые она забывала прикрыть золотистыми кудряшками.
Я была уверена, что теперь, после всего случившегося, Ди станет другим человеком — собранным, ответственным, серьезным. Не как моя мама, конечно, но хотя бы на четверть.
— Не станет, — твердо сказал папа.
Это было уже в конце января, после зимней сессии. Он первый заговорил вдруг о Диане. Я сообщила папе, что она хорошо сдала экзамены, перестала портить институтский инвентарь и говорить странные вещи.