— Я поведу машину обратно, — сказала твёрдо Галя. — В отличие от некоторых я не страдаю от отсутствия алкоголя. Зато, выйдя на улицу, мы не будем бросаться с поднятой рукой к каждой проезжающей машине. Мы спокойно сойдём вниз, сядем в свой верный старый «Москвич», заведём верный старый двигатель…
— …и въедем в старый добрый столб.
— Ты всегда старался развивать во мне комплекс автомобильной неполноценности. Но всё, хватит! Я восстаю против автодомостроя. Отныне ты будешь просить ключ у меня. Твоя школа в двух остановках, а я езжу в институт с двумя пересадками.
— Браво, мадам! — вскричал я. — В гневе вы прекрасны. Я только боюсь, что мне придётся искать себе другую жену. У вас есть какие-нибудь рекомендации на этот счёт?
— Почему? — нахмурилась Галя.
Как истая женщина она не любит, когда я даже в шутку говорю о разводе.
— Потому что ты и автомобиль противопоказаны друг другу.
— Глупости! Вон Ира, она такая теха, и то прекрасно научилась ездить. Что я, хуже её?
— О нет! — закричал я. — Нет, нет и нет! Нисколько не хуже. У тебя даже красивее уши. Разница только в том, что она умеет водить машину, а когда тебе выдавали права, работники ГАИ отворачивались и краснели от стыда.
— Хорошо, — ледяным тоном сказала Галя, — посмотрим, у кого красивее уши и кто в конце концов будет краснеть от стыда.
Поехали мы, разумеется, на машине. Когда «Москвич» простудно кашлял и чихал, не желая заводиться, я вспомнил о полёте над янтарными холмами. Что делать, разные уровни техники.
Галя злорадно спросила, не подтолкнуть ли ей машину, и я вздохнул. Мне так хотелось напомнить ей тот день, когда она, сияя, показала мне новенькие права.
— Пошли, я продемонстрирую тебе, как я езжу, — снисходительно сказала она, и мы спустились во двор.
Она действительно лихо сделала круг, снова въехала во двор, аккуратно подъехала к нашей обычной стоянке против стены и нажала вместо тормоза на педаль газа. Три дня после этого я искал новую фару и выправлял крыло, а Галя готовила на обед изысканные блюда и называла меня «милый».
Мы, конечно, опоздали. И, конечно, никто не хотел и слушать, что я за рулём и что сейчас проходит очередной месячник безопасности движения и инспекторы, словно коршуны, бросаются на несчастных выпивших водителей.
Мне это, как я уже сказал, не впервой, и я ловко подменил большую рюмку с водкой такой же рюмкой с минеральной водой. К счастью, рюмки были тёмно-синие, и пузырьки были незаметны.
Было шумно, накурено и, наверное, весело, потому что все громко смеялись, и я смеялся вместе со всеми, а может быть, даже громче всех. Над чем я смеялся, я не знаю, потому что снова вспоминал У, ни с чем не сравнимое чувство растворения, когда он смотрел в жёлтое небо на длинные, похожие на стрелы облака и в его сознании с лёгким шуршанием прибоя роились мысли его братьев. Он был ими, а они были им. И сознание его было огромным и гулким, словно величественный храм, наполненный лёгким шуршанием прибоя. И храм этот не был холоден и пустынен. Он был полон тёплой радостью, похожей на ту, что я испытывал, просыпаясь два утра подряд. Только во сто крат сильнее и острее. И я, вспоминая мироощущение У, снова испытал лёгкий укол светлой грусти.