– Я сказала ему все как было, – заявила она. – Если бы дочь чего такого даже и видела в воскресенье, она бы все мне рассказала.
– Она весь вечер пробыла дома?
– Да. Пришли две подруги, они смотрели телевизор.
– Когда пришли подруги?
– Около восьми.
– А когда ушли?
– Сразу после одиннадцати. После их любимой программы.
– Ваша дочь вышла с ними?
– Нет.
– В тот вечер она выходила из дома?
– Нет.
– Вы уверены?
Она кивнула:
– Уверена. Мы всегда знали, где она.
– Вчера вечером не знали. А ночью, воскресной ночью, она в любое время могла пойти в комнату с окнами на улицу и поглядеть в окошко. Могла ведь?
– Зачем ей? Зачем ей было так делать?
– Не знаю, но она могла. – Стеббинз повернулся ко мне: – Значит, так, Гудвин, поедешь со мной в центр. Расскажешь обо всем инспектору.
– О чем обо всем? Чего тут рассказывать?
Он выпятил челюсть.
– Слушай, ты, в понедельник вы начали наводить справки о мертвеце за два часа до того, как было найдено тело. Когда инспектор отправляется поговорить с Вульфом, он застает там вдову и его потчуют обычным дерьмом. Вдовица поручила Вульфу найти убийцу мужа, что, может, и не противоречит закону, но противоречит работе Полицейского управления города Нью-Йорка. Я прихожу сюда, расследуя не это, а совсем другое убийство, – и, как Бог свят, снова ты, и вдова в этом доме, где жила убитая девушка, расспрашиваете ее мать. Либо ты едешь в центр, либо ты арестован как важный свидетель.
– Так я под арестом?
– Нет. Я сказал: либо – либо .
– Хорошо иметь выбор. – Я достал из кармана монету в двадцать пять центов, подбросил, поймал и посмотрел, как легла: – Я выиграл. Едем.
Меня вполне устраивало увести его подальше от миссис Перес и этого дома. Поднимаясь на улицу по трем ступенькам, я думал о том, насколько все могло быть по-другому, приди он на полминуты раньше или спустись мы на полминуты позже. Влезая в полицейский автомобиль, я от души зевнул. Проспав менее трех часов, я весь день хотел основательно зевнуть, да все дела не давали.
Через шесть часов, в полвторого ночи, я сидел на кухне, уплетая черный хлеб (выпечки Фрица), копченую осетрину, сыр бри и молоко и просматривая утренний выпуск «Таймс» за пятницу, который прихватил по пути домой из окружной прокуратуры.
Я был на пределе. Днем я порядком набегался, а вечер – час с Кремером и четыре часа с парой помощников окружного прокурора – меня по-настоящему вымотал. Нелегко отвечать на добрую тысячу вопросов, которые ставят профессионалы, когда знаешь, что: а) нужно защищать границу между двумя группами фактов – общеизвестными и теми, которые им не дай Бог узнать; б) протокол допроса может подвести под статью, от которой вряд ли удастся отвертеться; в) малейший промах может загубить все дело. Из всех допросов, каким меня подвергали в полицейском управлении и в окружной прокуратуре, это был самый трудный. Мне дали всего две передышки – когда оставили в покое на десять минут, чтобы я смог перекусить несъедобным сандвичем с ветчиной и пинтой снятого молока, и около десяти часов, когда я заявил, что либо мне разрешат позвонить, либо пусть запирают на всю ночь.