Струге и Пащенко подъехали к ресторану «Садко», что находился в Кольцове, поселке-спутнике Тернова, к шести часам вечера. Заметив около входа несколько дорогих иномарок, Вадим кивнул в их сторону.
– Какая-то из них, наверное, Хорошева.
– Почему ты так думаешь? – удивился Антон.
– Я ориентируюсь на счастливый голос Вальки в телефонной трубке. Таким тоном может говорить лишь тот, кто победил жизнь. Голос преуспевающего человека, у которого всегда хорошее настроение и все зубы на месте.
Последнее, что упомянул прокурор, резануло совесть Антона. Он вот уже полгода собирается зайти к стоматологу, чтобы залатать изъяны в своем рту. Саша, жена судьи, постоянно напоминала ему о катастрофе, которая может произойти лет через пять, если тот будет продолжать наплевательски относиться к своим зубам.
– Вставят тебе под старость две розовых оладьи, и будешь потом меня раздражать своим ночным стаканом, заполненным челюстями!
Саше хорошо так говорить. Ее зубы безукоризненны, и она может смело идти к дантисту, зная, что ее не будут сверлить, буравить, травить мышьяком и ковыряться в недрах ее челюстей омерзительными иголками...
– А вот и сам Валентин Хорошев! – объявил Пащенко голосом конферансье и выбрался из машины.
Навстречу двум старинным друзьям торопился действительно счастливый и преуспевающий Валька Хорошев. Их школьный друг и бывший офицер.
– Привет честной компании! – бросил он на ходу старинный дворовый клич и врезался в объятия повзрослевших уличных друзей.
– Осунулся ты, гвардии подполковник, – заметил Вадим, влекомый Хорошевым к входу в ресторан. – Посеребрился чуток, погрузнел. Но вид, конечно, респектабельный. Что и говорить... Ты у Буша пару вышек под Киркуком не выпросил, часом?
Валентин рассмеялся и обратился к Струге:
– Антон, скажи как судья, может прокурор честным людям такие вопросы задавать?
– А у нас все честные, Валя. Мы всех садим ошибочно. В какую зону ни плюнь, обязательно в несправедливо осужденного попадешь. А все воры на свободе, потому прокурор и беснуется.
Говоря Струге о том, что Хорошев просил не беспокоиться относительно роскоши, Пащенко не думал, как далек он от представления о роскоши. Два огромных стола, сдвинутые, стояли в центре ресторанного зала. Белоснежные скатерти, бахрома которых свисала до самого паркета, словно подчеркивали роскошь того, что располагалось на столе. Глядя на живность, находящуюся на нем в вареном, копченом и жареном виде, Струге подумал о том, что, в горячке радости встречи со школьными друзьями, Хорошев совершил настоящее святотатство. В отличие от Ноя, который на своем ковчеге приютил каждой твари по паре, он всю эту дичь у праведника реквизировал и умертвил. И сейчас она, застыв на столе в серебряных блюдах, дожидалась того часа, когда судья и прокурор вонзят в нее свои давно не ремонтированные зубы.