Майор ещё раз посмотрела на лётчика. В самолёте она рассказала ему всё как есть и изложила все свои подозрения. Единственное что он не знал — это то, что на борту «Дельфина» находилась его девушка.
— Ладно, слушай меня внимательно. Думаю, ты понял, что если бы не отправился со мной, то наверняка был бы в лучшем случае мёртв. В худшем — тебя стали бы долго «обрабатывать» их костоломы. Потом бы, конечно, убили. Меня, скорее всего, по их планам тоже ждёт такая участь. На мой взгляд, они думают не дать мне дожить до вечера. К счастью, они думают, что мы ничего не понимаем. Это наше преимущество. Поэтому нам нужно как можно эффективней использовать передышку. Потому что потом нас снова отправят в мясорубку, и не факт, что мы оттуда выберемся. Ну а ты останешься один и уж точно будешь обречён. Думаю, что главными их целями считаемся мы с тобой. Я — потому что, по правилам, при нахождении группы не на задании поддерживаю связь между бойцами. Если кто-то не отвечает на телефонные звонки в течении определённого промежутка времени, я поднимаю всех остальных. Если я не выхожу на связь — меня тоже проверят. Но меня проверят через сутки, а я проверяю наших через каждые восемь часов. Стоит им меня обезвредить, и группа будет обезглавлена. Ну а там они уже разберутся с остальными. Ты — потому что можешь засвидетельствовать то, что твой самолёт был полностью безоружен в схватке с противолодочником. Техники — дело десятое, их незнание или подозрение можно списать на недогляд или что-то иное. Да и потом — авианосец сейчас в Атлантике, ведёт бой. Техники могут и погибнуть. Так что ты остаёшься единственным реальным свидетелем, да и потом — находящемся в Москве, в центре Союза. Других доказательств у нас нет — твой самолёт вместе с самописцами находится на глубине двухсот метров, на расстоянии двух километров от вражеского берега. Поэтому нас попытаются убрать первыми. Так что нам нужно до захода солнца исчезнуть из Москвы и из Московской области.
— А куда мы поедем?
— У меня есть один друг. Очень надёжный. Он живёт на севере Ростовской области, вдали от населённых пунктов. Но у него там дом оборудован по последнему слову техники. Хотя в КГБ, конечно, знают о нашей дружбе, но вряд ли рассчитывают, что я поеду к нему. Да даже и если узнают, то тронуть его не посмеют.
— Кто же это? — спросил Арсеньев, выпустив кольцо дыма. — Неужели Андрей Владимиров?
— Нет, конечно, — усмехнулась Елена, услышав имя тридцатипятилетнего генсека. — По телевизору об этом человеке не рассказывали. Но он достаточно сделал для страны, что бы чувствовать себя в ней в безопасности. Ладно, дело не в том. В общем, мы поедем к нему. Что делать — решим уже там. С остальными я, на всякий случай, условилась о канале связи. Теперь вот ещё что. Сейчас мы поднимемся ко мне. Квартира наверняка прослушивается, так что больше ни слова ни об операции ни о том, что я тебе сейчас рассказывала. Сделай вид, что ты шокирован всем происходящим. Кроме того, пусть у них создастся впечатление, что ты пытаешься меня тоже удивить, расскажи какие-нибудь истории о твоей учёбе в лётной школе. Не умолкай ни на минуту. Когда я скажу, что надо поспать, ты ответишь, что ещё хочешь рассказать одну историю. На середине рассказа окликни меня, на тот момент я сделаю вид, что сплю. Ты в слух огорчись, что я не дослушала и ложись спать. Если тебе до этого понадобится со мной связаться, то возьми с моего стола ручку и блокнот и пиши записки. Но главное — не прекращай говорить. Делай вид, что я в квартире, даже если я выйду. Понятно?