— Да тебя расстрелять мало за такое! — в сердцах выпалил оперуполномоченный и нарисовал большой вопросительный знак в воображении.
У Евгения в тот момент вдруг отлегло от сердца. И сейчас, лежа в полутемной камере, он даже с каким-то светлым чувством вспоминал старого седого служаку, недалекого, но честного внутри себя человека. Ведь вот, вскрикнул он тогда «расстрелять тебя, негодяя, надо», а у Евгения от сердца отлегло. Потому что реакция была человеческая, правильная. Ведь это даже Евгений понимал, как со стороны глупо выглядело его бегство. Лубянин, конечно, грубиян, но вовсе не такой, как те, что пришли потом, в тот страшный день, когда он должен был с Соней… Когда задрожала земля, так что, казалось, развалится его темный подвал вдоль черной молнии. Но нет, как ни качалась земля, как ни дрожал бетон, трещина почти не изменилась, ну, может, добавился еще один изломчик на ладони каменного гиганта. «Вот этот», — прошептал Евгений и пощупал новый поворот на линии жизни. Потом снова зазвучал в голове нетерпеливый голос Лубянина. Видно, ему было приказано разобраться побыстрее, видно было и то, что он давно уже отвык от допросов и дознаний. Уж слишком долго не появлялись преступники на Северной Заставе.
— Так что же будем делать? — не унимался Лубянин. — Кругом одни вопросы, шпионская ты личность.
— Я не-э шпион, — отнекивался Евгений.
— Тогда объясни, какого черта ты к нам в пограничную зону из самой матушки-столицы рванул, а? Молчишь? Ну, а я как это все начальству объясню? — Лубянин от усталости обхватил голову руками. — Ну глянь, сынок, ты вот пишешь «русский», а какой ты к черту русский, если ты Шнитке? Да тебя где ни ткни, везде дыры. Ой, только не говори мне больше про ворон.
Да, определенно Лубянин в конце первого допроса уже по-отечески относился к Евгению. Их как бы сплотило общее непонимание происходящих с Евгением событий. Но вот на второй день оперуполномоченный изменился, говорил, уже не глядя на подопечного, опять задавал те же, что и вчера, вопросы, но более стальным голосом, и когда Евгений заскулил, чтобы его наконец выпустили, вынул из стола большую, размером с дело, фотографию.
— Все ж таки ты шпион оказался, — Лубянин протянул Евгению экземпляр «бромпортрета». — Твоя работа?
У Евгения чуть слезы не накатились на глаза. С фотографии на него смотрели родные Сонины глаза, чуть лукавые и такие счастливые, что окружающий осенний пустынный пейзаж с рекой и одинокими ветлами казался по крайней мере не уместным.
— М-моя, — подтвердил Евгений.
— Тьфу, — Лубянин от огорчения сплюнул. — Зачем снимал?