— Какой удивительный сегодня вечер, — восхищался Евгений. — Мы с Соней прошли по набережной, какая там тишина, живая, теплая, будто природа не умирает, а только засыпает, чтобы отдохнуть. Нет, право, я не умею описать, но такой красоты, как на Северной, нигде нет.
Варфоломеев, опустив голову, чтобы не видеть рук Сони, слушал Евгения со все возрастающим раздражением.
— Так умирает душа поэта, — продолжал Шнитке. — Душа человека, открывшего закон человека, и от этого успокоившаяся перед уходом в вечное небытие, чтобы там слиться с тысячами родственных душ, тысячи раз познавших счастье смерти. Впрочем, я, наверное, смешон, это все от настроения. Ей-богу, там на набережной вдруг захотелось стать на колени и поцеловать эту благословенную землю…
— Простите, Евгений Викторович, — не выдержал Варфоломеев. — А где у нас набережная?
— Как? — удивился Евгений. — На берегу Темной, возле Дворца.
— Дворца? — переспросил простодушно пришелец.
— Ну да, дворца, то есть теперь все его музеем называют. А раньше там был дворец, там даже останавливались особы приближенные…
— Евгений, — перебила суженого Соня, — товарищ Варфоломеев человек здешний.
— Ах, так, действительно глупо, зачем же я вам объясняю, где набережная? — Евгений задумался вдруг. — Но почему вы спросили?
— Сергей Петрович просто хочет сказать, что набережные бывают только в больших городах и обязательно в граните, — пояснила Соня.
— Да, это правда, — подтвердил Варфоломеев. — Грязно здесь и скучно, потому что живете, будто в девятнадцатом веке.
Шнитке улыбнулся.
— А что нам девятнадцатый век, неужто так плох? Ну конечно, не было больших химических заводов на реках и озерах, конечно, лучину жгли над законом божьим, но в общем-то время интересное было, а?
— А знаешь ли, Сережа, Евгений Викторович у нас враг технического прогресса, — начал Пригожин.
— Враг? — с преувеличенным удивлением спросил Варфоломеев, наблюдая, как Соня расставляет чашки на столе.
Она вдруг остановилась и укоризненно посмотрела на отца.
— Нет, нет, Илья Ильич преувеличивает, я вполне с-сочувствую…
— А, так вы сочувствующий, — догадался Варфоломеев. — Сочувствующий научно-технической революции, вот как, хм, интересно. А какая же, по-вашему, в таком случае главная сила на земле? Что же движет народами, уж не капитал ли, а может быть, мудрые политики?
— Вы з-зря наскакиваете на меня, — Шнитке даже поежился от такого напора. — Я только хочу сказать, наука сама по себе мало стоит, и наоборот, в определенных условиях может нанести ущерб жизни.
— Именно поэтому вы до сих пор на счетах работаете, — съязвил Варфоломеев. — Так, по-вашему, наука малого стоит. А сколько же, по-вашему, стоит, например, Солнце?