Свет потолка пригас, отмечая ночь, странная человечка всхлипывала все реже, но дрожала по-прежнему отчетливо. Он решился тронуть краешек ее сознания, – не отозвалась, даже не осознала попытку контакта, зато Третий ощутил, как она смертельно, жестоко мерзнет. Ох, судя по всему, совершенно не умеет регулировать теплообмен. Ну что за несчастное существо! Замерзнет к утру хуже, чем он – в пустыне.
Вздохнул, поднялся и пошел нажимать на «кнопку дураков», как звали большой яркий шарик волки. На стене засветился квадрат, вместивший сонную рожу смотрителя. Потолок чуть разгорелся, давая тому возможность видеть загон. Третий, снова усердно изображая тупость, показал жестами «плохо», «болеть», «холод» и ткнул в человечку. Вечный хлопнул себя по лбу, выругался – значения слов волки не знали, но смысл и тон поняли давно, – кивнул, угасая вместе с квадратом. Из окошка раздачи пищи вывалилась награда за правильное действие. Почти сразу пол занялся багровым заревом, делающим комнату светлее и греющим стопы.
Третий деловито и бережно выдрал из угла девочку, пискнувшую и разом обмякшую от осознания его силы, несоизмеримой с ее возможностями, перенес на лежанку, устроил вплотную у груди, обнял и заново укутал сверху тканью подстилки. Некоторое время она лежала, замерев и сжавшись в комок, холоднее ночного камня пустыни, напоенная безнадежным ощущением беды и бессилия. Потом успокоено вздохнула, завозилась, устраиваясь удобнее. И заснула. Ее долго и мучительно проводили через опыты, это заметно. Так всегда бывает с новыми, приходящими снизу, – несколько дней братья отсыпаются и отъедаются, залечивают раны, привыкают к стае.
Третий лежал, прислушиваясь к обрывкам чужих снов и удивленно вылавливая незнакомые, сводящие с ума, немыслимые, с трудом воспринимаемые сознанием картины. Нет, она не жила под куполом. Там, в прошлом, была настоящая воля, и столько, что хватило бы на восемь восьмиков стай и все равно безмерно много осталось. Значит, она не родилась в обруче, а позже его надеть не получилось, и они что-то вшили ей взамен. Они умеют, «йяллу-2/7», как и другим, порой резали кожу, рвали мышцы и связки и, как это называют Вечные, «вживляли датчики». Только при чем тут жизнь – сплошная боль. Волк тихонько погладил мягкие волосы спящей. Ей-то каково пришлось, с такой тоненькой шкурой? Судя по ощущениям, боль до сих пор не прошла. Во сне самка ощущала его сознание лучше и глубже и, отзываясь на жалость, всхлипнула, припоминая пережитый страх, грубость равнодушных рук, резкость непонятных слов-команд, боль жгущего кожу виска луча-ножа, стыд наготы. Последнее озадачило Третьего – рожденный под куполом такого и не ведает. Впрочем, ему и холод не страшен, а для нее – гибелен, это и хозяевам понятно.