Я остался лежать на стене порубанный, – снова помолчав, продолжал Макар, – не знаю, уж кто меня оттеда снял! и выходил, только пробыл я без памяти много дней. А когда одолел смерть и смог добраться до дому, – увидал на месте своей избы лишь кучу золы. Жена и сын тоже пропали. Стал; распытывать там и сям и вызнал, что видели мою Аришу среди других полонянок, уведенных литвинами, а было ли при ей дите – того никто не приметил. В тот же час пустился я следам полону, в глубь Литвы и шел многие дни, расспрашивая встречных людей. И вот, в одном селе, недалече от Киев поведали мне, что тут литовский отряд, гнавший полоненных брянцев, повстревался с большим татарским караваном, ворочавшимся в Крым, и продал татарам на выбор всех самых молодых и пригожих полонянок. Меня будто обухом вдарили! Ариша моя была красавица, каких поискать, вестимо, думаю, басурманы такую не проглядели… Для верности все же гнал я останки того полону и узнал, что точно была продана поганым моя лапушка…
– Ну и что же ты сделал? – спросил Карач-мурза, что Макар умолк и не продолжает рассказа.
– А что было делать? – глухо сказал Макар. – Тут конец всему. Идти за нею в Крым, так тебя самого по пути сто раз схватят и продадут на каторги. А ежели бы и дошел как-нибудь чудом и не была бы она еще продана в заморские земли, – чем ее выкупишь? Э, что говорить! Тут уж прощай навек…
*Четь – приблизительно полдесятины.
*Каторгами на Руси назывались гребные галеры.
– И ты воротился домой?
– Нет, боярин. Чего бы я стал там делать? Ворошить старый пепел? Не было у меня силы начинать жисть сызнова. Ушел я в бродники.
– Кто это бродники?
– Бродники? Ну, это такие люди, бродяги, что ли, коим не стало жизни в родном краю, и текут они на полдень, в дикие и ничейные степи, в поисках ежели не доли, то, по крайности, хоть воли…
* * *
Об этих предшественниках, а в известной степени и предках образовавшегося позже запорожского и донского казачества, стоит сказать здесь несколько слов. Дикие степи в низовьях Днепра и Дона спокон веков служили прибежищем и своего рода землей обетованной для всех гонимых, обездоленных и находившихся не в ладах с законом. Уже в десятом – одиннадцатом веках бродничество было заметным явлением, которое в дальнейшем все расширялось притоком новых беглецов из окраинных русских княжеств.
В привольных низовых степях бродники собирались в ватаги и своеобразные общины, промышлявшие чем придется: рыбной ловлей, охотой, грабежом, работорговлей, а иной раз нанимаясь целыми отрядами на службу к половцам, венграм и южнорусским князьям. По дошедшим до нас свидетельствам, были они умелыми и отважными воинами, но жестокостью своей приводили в изумление даже половцев.