– С чем он прислан – отгадать немудрено: сам знаешь, отче, боле двух годов мы хану Азизу дани не посылали. Тем паче не надо бы ханского посла зря злить.
– А какая в том беда? Все одно больше положенного он не спросит, а что положено – хоть так, хоть эдак отдавать надобно. Да я его долго томить не ставу, а и умалять себя перед погаными тоже не хочу! Нешто ордынские ханы наших послов сразу принимают?
Владыка вздохнул, но спорить больше не стал. Он хорошо понимал, откуда все это у Дмитрия: будучи наставником юного князя, он сам воспитывал в нем с малых лет неустрашимого воина, учил не гнуть спины перед ханами, последовательно и настойчиво готовить его для решительной борьбы с Ордой. То, что он теперь слышал от Дмитрия, было следствием его собственных наставлении и в глубине души его даже радовало. И потому он только сказал:
– Ну, гляди сам… Ты государь, твоя, стало быть, и воля.
Прошло несколько дней. Ханский посол терпеливо ожидал приема и никаких признаков гнева или неудовольствия не обнаруживал. Его часто видели разъезжающим по Москве на великолепном арабском жеребце, в сопровождении двух или трех нукеров, почтительно державшихся немного позади. Он с любопытством поглядывал вокруг, иногда придерживал коня у иных боярских хором, изукрашенных особенно искусной резьбой, издали долго смотрел на дворец великого князя, увенчанный златоверхим теремом и являвшийся замечательным образцом деревянного зодчества. Но к новым укреплениям близко не подъезжал и, казалось, даже не глядел в их сторону, хотя ему, как послу великого хана, никаких препятствий в том не чинили.
Держался он с достоинством, по без надменности, – не так, как обычно держали себя на Руси ханские послы. В беседы ни с кем не вступал, лишь изредка перекидывался со своими спутниками короткими фразами по-татарски. Однажды зашел в лавку искуснейшего московского бронника Ивашки Чагая, выбрал наилучший тончайшей работы юшман, по-русски спросил – сколько стоит, и заплатил сполна, не торгуясь, хотя Ивашка и заломил с него цену вдвое большую против обычной.
* Бронник – мастер, изготовляющий защитные доспехи.
Вечерами, – говорили слуги Посольского двора, – иной раз сидел он подолгу у горящего светца и писал что-то в небольшую тетрадь, которую хранил в зеленой сафьяновой сумке, расшитой золотою битью.
Обо всем этом тотчас докладывали Дмитрию. Если бы татарин вел себя вызывающе и чем-либо проявлял свое нетерпение, молодой государь, в котором много еще оставалось неизжитого юношеского задору, вероятно, заставил бы его ожидать дольше. Но скромное поведение посла его обезоруживало, и вечером четвертого дня он, через окольничего Кутузова, объявил Карач-мурзе, что назавтра его примет.