О, стонати Русской земле, поминаючи прежнее время и прежних квязей! Нашего старого Володимира нельзя было пригвоздити к горам киевским! Ныне же врозь веют стяги русских квязей, несогласно их копья поют. Слово о полку Игореве
Когда по утренней зорьке из Фроловских ворот Кремля выехал, в сопровождении двух слуг, статный молодой всадник, в ладно сидящем синем кафтане, со сверкающей самоцветами саблей на боку и в низко надвинутой собольей шапке, – стоявшие у ворот парные стражи, опершись на копья, долг провожали его удивленными глазами.
– Видал, Федька, боярина? – промолвил один из них, когда всадник, миновав пустынную еще площадь торговые рядов, скрылся в одной из боковых улиц посада.
– Видал… Вроде бы не наш, а обличье будто знакомое.
– И мне гребтится… только как же это такое?… А может, то оборотень?
– Где тебе оборотень! Гляди, какая сила храмов-то Божь их округ!
– Ну, коли не оборотень, так не кто иной, как мурза татарский, ханов посол!
– Ахти, батюшки! И впрямь он! Пошто ж это он русским боярином-то вырядился?
– Вот то-то и оно! Как бы не воровство какое умыслил?
– Может, схватить его было надобно?
– Окстись! Ханского посла схватить! Он те хватит! Только и очухаешься, как за хвостом его коня в Орду попехаешь.
– Оно так… А сотника все же упредить беспременно надоть.
– Вот и я мыслю. А ну, бяги!
Карач–мурза, ибо это и вправду был он, в первые часы чувствовал себя довольно неуверенно в русском платье: ему все казалось, что встречные сразу узнают в нем татарина. Но в этом он ошибался. Никому из тех, кто не знал его раньше, глядя на него, и в ум бы не пришло усомниться в том, что он русский. Не отъехав от Москвы и десятка верст, Карач-мурза это понял и сам, по тем лениво-равнодушным взглядам, которыми его провожали в подмосковных селах.
Желая убедиться в том, что его не выдает и речь, он принялся расспрашивать встречных о дороге, стараясь с наиболее словоохотливыми затянуть беседу. Вначале все шло гладко, но вот раз, по привычке помянув Аллаха, он с досадой увидел, что говоривший с ним пожилой крестьянин выкатил глаза от удивления, а потом, пробормотав что-то невразумительное, поспешно зашагал прочь. Поняв, в чем заключалась для него главная опасность, князь тут же мысленно повторил сто раз слово «Бог» и положил себе делать это всякий раз, когда в беседе со спутниками с языка его сорвется «Аллах».