По обеим сторонам дороги на многие версты лежала пересеченная холмами степь. Горячий восточный ветер прижимал к земле густое море серебристого ковыля, гнал едкую пыль и омертвлял весеннюю свежесть степных душистых трав.
Вдоль накатанной колесами дороги на телеграфных столбах, сонно притаившись, сидели орлы-могильники. По приближении повозки они медленно поднимали головы, взмахнув крыльями, поднимались и начинали кружиться в безоблачном небе.
Тряская пыльная дорога, беспощадный зной, однообразие степной ковыльной дали наводили на кучера Кирилла уныние и скуку. Иногда он стаскивал с головы мерлушковую шапку, отгонял наседавших мух и, неизвестно в который раз, говорил одно и то же:
- Ну и духотища!..
- Недород будет, - глуховато ответил наконец все время молчавший старик Буянов.
- Как из печи дует, проклятый... Уж который день беспрестанно засвистывает... И охота вам была ехать... Да и делов-то...
Кириллу очень хотелось хоть что-нибудь узнать об этой загадочной поездке, но хозяин как в рот воды набрал.
- Ты погоняй лучше, - не вытерпел Буянов. - Подстегни пристяжную, да не шапкой своей козлиной, а кнутом ее дерни! Она у тебя только на беркутов и засматривается, - ворчал старик.
- Да ведь жарища, Микита Петрович... Прямо дышать нечем... Коней жалко...
- Ты не коней жалей, а хозяина. Вези скорее. Захворал я что-то.
Домой приехали поздно вечером. Буянов грузно вылез из тарантаса и прошел на свою половину, где жил вместе с внуком Родионом. Другую половину дома занимал сын-вдовец. Раздевшись, старик тотчас же послал за сыном.
Характер у Никиты Петровича был тяжелый и властолюбивый. Пятидесятилетнего Матвея он до сего времени держал в рабской покорности, даже не позволил ему после того, как у него умерла жена, второй раз жениться. Сейчас старик усадил сына перед собой, сам же, опустившись на край широкой деревянной кровати, тяжело переводя дыхание, заговорил:
- Неможется что-то мне... грудь словно камнем давит, слабну.
- За доктором надо послать. Куда ездил в такую жарищу, зачем?.. Никому ничего не сказал... Эх, тятя, тятя! - Сын укоризненно покачал головой. - Хоть бы прилег, пожелтел весь. Доктора надо, доктора!
- Помолчи, - властно перебил его Никита Петрович, вяло поднимая жилистую, мосластую руку. На секунду она повисла в воздухе, длинные с посиневшими ногтями пальцы, задрожав, сжались в кулак. - Я о деле говорить хочу, а он дохтора, - с хриплой одышкой продолжал Буянов. - Ишь какой заботливый... Что мне твой дохтор, жизни прибавит? Не надо. Мне уж без малого девяносто. Это вам, дуракам, жить да мой капитал мотать. Вот и вся ваша забота... По глазам вижу, рад отца в землю закопать, а дохторов-то позвать - дороже сотенной не возьмут...