– Не пытайтесь войти! – крикнул один из мужчин, передающих ведра с водой. – Ваш хлам этого не стоит.
Саймон едва слышал его. Щурясь от жара и дыма, он смотрел в окна лаборатории на разбросанные по полу остатки своих трудов. Повсюду горели книги и бумаги. Столы с бессчетными макетами и чертежами будущих творений повалены. Его драгоценная стиральная машина, которая, как ожидал Саймон, через пару месяцев совершит революцию в стирке, лежала на боку. Огромный чан, сорванный с подставки, откатился в сторону, пламя лизало металлические конструкции паровой машины.
– Простите, сэр, но вам лучше отойти, – произнес чей-то голос. – Небезопасно стоять так близко, окна могут в любую минуту вылететь. Вы ничего не можете сделать.
Обернувшись, Саймон увидел серьезного молодого пожарного. Прибыли три бригады, около тридцати пожарных с шумом развернули шланги и начали поливать дом. Хотя они действовали быстро, Саймон знал, что удастся спасти разве только стены. Все, что пожарные могут сделать, – это не дать пламени перекинуться на другие дома.
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы огонь перевернул столы и тяжелое оборудование, которое весит больше пятисот фунтов?
Пожарный смущенно посмотрел на него:
– Нет, сэр… нет, если не было какого-нибудь взрыва.
Саймон бросил последний взгляд на руины своей лаборатории, стараясь сдержать охватившую его бессильную ярость.
– Вот и я не слышал.
Зареб медленно шел к гостиной, сжимая в темной руке драгоценный конверт.
Письмо проделало долгий путь из Южной Африки, царапины, пятна, складки говорили о трудной дороге. Почти четыре недели его везли на лошадях, на поезде, на корабле, письмо преодолело африканские саванны и устремилось к цели сквозь океанские волны. Зареб сильнее сжал конверт, стремясь почувствовать жар, согревавший письмо в начале пути. Он скучал по очищающей ласке жаркого африканского солнца, которое фантастическим диском расплавленного золота сияло на ярко-голубом небе. В Лондоне небо обычно затянуто тучами, даже в ясную погоду отвратительный дым горевших с утра до ночи каминов заволакивает его плотной пеленой. Дома, казалось, наползали друг на друга, создавая отталкивающее нагромождение кирпича и камня, напоминавшее Заребу тюрьму. Люди сами заточали себя за тяжелыми шторами мрачных гостиных, заполненных лишней мебелью. Там не было пространства, воздуха, света, и, насколько он мог видеть, в этом месте под названием Лондон не было радости.
Чем скорее он заберет Камелию домой, тем лучше.
Зареб нашел ее в столовой. Камелия, склонив голову и нахмурив брови, раздумывала над письмом, которое писала, Оскар сидел на столе и жадно грыз арахис, засыпая все вокруг шелухой. С тех пор как они приехали в Лондон, обезьянке, кроме еды и озорства, нечем заняться. Раз Оскар занят едой, значит, он не успел напроказничать. Зареб надеялся, что от жирных орехов его маленький приятель не растолстеет и у него не разболится живот. Серый турако, ленивая птица по имени Харриет, взгромоздилась на спинку кресла, любуясь собой в овальное зеркало, которое Камелия подвесила к канделябру, чтобы развлечь любимицу. Когда Зареб вошел, птица заверещала и взъерошила перья, объявив о его появлении.