* * *
Потом было еще полторы дюжины замечательных дней, похожих друг на друга, как симпатичные близнецы. А однажды мне пришлось проснуться чуть ли не за два часа до рассвета: Кофа тряс меня так, словно я был копилкой, из которой он пытался извлечь все монетки до единой.
— За что, Кофа? Разве я вас чем-то обидел? — Я, каюсь, решил, что мой спутник либо сошел с ума от долгой разлуки с земной твердью, либо внезапно меня возненавидел и решил как следует помучить.
— Не ной, сэр Макс. Еще успеешь насмотреться своих хваленых снов, причем сегодня же и под собственным одеялом! — рассмеялся он. — Я подумал, что тебе будет приятно полюбоваться на залив Гокки. Столичные поэты утверждают, что он весьма недурен при лунном свете. А я, пожалуй, вздремну. Мне пора превращаться в симпатичного толстяка, а такие чудеса почему-то предпочитают происходить со спящими. Если честно, я просто не в силах с этим бороться.
Мою сонливость как рукой сняло, и бальзам Кахара не понадобился.
— Мы уже летим над заливом Гокки?
— Нет, мы все еще дрыхнем вечным сном на окраине Черхавлы, — язвительно ухмыльнулся Кофа, заворачиваясь в одеяло.
— Ну и шуточки у вас!
Меня даже передернуло от такого чудовищного предположения. Кофа, как я понимаю, уснул вполне счастливым. Все-таки ему удалось меня достать, в самом финале нашего долгого путешествия!
Кое-как оклемавшись от сокрушительного воздействия Кофиного черного юмора, я уставился в смотровое окно. Залив Гокки действительно был чертовски хорош при зеленоватом свете полной луны, столичные поэты ни капельки не ошибались. Но если честно, все эти красоты в настоящий момент были мне до лампочки. У меня дыхание перехватило при мысли, что всего через несколько часов под моими ногами засверкают мозаичные мостовые Ехо.
Чашка кофе и тонкая дамская, почти символическая сигарета, почти машинально извлеченные из Щели между Мирами, помогли мне кое-как справиться с расшалившимися от счастья нервами. Приведя себя в порядок, я послал зов Теххи. Бедняжке пришлось проснуться на рассвете, чтобы узнать о моих планах на этот вечер — по большей части совершенно непристойных.
«Тебе все-таки следовало бы начать утро с сэра Джуффина, милый, — наконец заметила она. — Ты не раз говорил, что он обожает вскакивать на рассвете. А я на рассвете сплю. Неужели ты уже забыл?»
«Да ничего я не забыл, просто не выдержал, — покаялся я. — И потом… Ты действительно считаешь, будто я должен был сказать Джуффину все, что только что наговорил тебе? А ни о чем другом я совершенно не способен думать, по крайней мере сейчас».