Ранним утром, когда едва порозовели облака на востоке, и было так тихо и покойно в небесах, что и на земле не ожидалось ничего дурного, из дома вышел хозяин, и сразу стало хуже во всём мире.
Маймун-Таловчи потянулся, откашлялся хрипло, как простуженный петух. Бросил ослику пучок жёсткой деревянистой травы. Распутал ноги, навьючил две огромные корзины, и погнал со двора, тыкая в загривок нарочно заточенной палкой. Это было больнее укуса скорпиона. Или скорее тысячи укусов тысячи скорпионов! Потому что хозяин, подгоняя, колол непрерывно, чтобы Танбал не мешкал, быстрее и быстрее вёз тяжёлые камни из дальнего карьера.
Так он и бродил до полдня, навьюченный корзинами, по узким улочкам и по грязной дороге, где ноги подгибались, будто осиновые прутики, разъезжаясь в глине.
Наконец, хозяин Маймун-Таловчи ушёл обедать в дом. А ослику достались три жалких увядших пучка — даже трудно сказать, травы ли. И снова дотемна за камнями, которые становились всё тяжелее и тяжелее, — раз за разом, час от часу. Да ещё и сам хозяин время от времени взбирался на спину.
Наверное, это специальное наказание для самых плохих в мире осликов, — думал Шухлик, засыпая ночью в своём закутке рядом с лисами, будто проваливался во всё ту же глубочайшую и беспросветную яму. Лучше уж остаться в этой черноте навсегда — только бы никто не трогал!"
Однако тут же — казалось, и минуты не прошло — его будил хозяин.
— Хватит дрыхнуть, безмозглый Танбал! Уже солнце восходит!
— Этому ишаку только бы всхрапнуть! — появлялась заспанная хозяйка Чиён в таких широченных шароварах, куда легко уместилась бы дюжина дынь и арбузов. — Что муж, что осёл — подзакусить да на боковую!
Сегодня оба без обеда — может, пошустрее будете!
После этих слов мрачный, как носорог, хозяин Маймун-Таловчи ещё больнее погонял ослика, злобно ударяя острой палкой в открытую рану на загривке. А камни грузил такие, что корзины еле выдерживали, покряхтывали из последних сил.
"Ох-ох! — вздыхал про себя рыжий ослик. — Глаза бы мои на всё это не глядели!" И глаза действительно слушались — отказывались глядеть. С каждым днём видели всё хуже. Так, какой-то серый туман, неясные, смутные тени.
Пожалуй, только одно поддерживало ослика — упрямство. Он стал таким упрямым и несговорчивым, что даже Маймун-Таловчи иногда терялся, не зная, что с ним делать. Никакие удары не помогали. Рыжий ослик падал на спину, переворачивая корзины, из которых выкатывались, грохоча, камни, и так дрыгал копытами — не подходи!
Сам себе был противен. Но что ещё остаётся измученному, забитому ослику? Заговорить, как Валаамова ослица? Да ведь человеческих слов хозяева всё равно не поймут, и Ангел с мечом вряд ли им явится.