Облегчив совесть этим предупреждением, Роза начала повествовать и о своих делах. Пошли слухи, что евреев беспрепятственно пускают в Манилу. Туда она и направляла свой путь. Роза принципиально не верила слухам, особенно если они касались счастья евреев. Она ехала проверить. Пусть нога ее ступит на почву Манилы, и тогда она честно скажет: «Да, евреев пускают в Манилу». Почему не попробовать? Допустим, не пускают, но не убивают же их там при выходе на землю. Она вернется. А если пускают — она вызовет мужа.
И вдруг Роза неожиданно и горько заплакала. Это были слезы преследуемого, испуганного человека, и эти слезы всем в столовой теперь были понятны.
— Вот что, — предложила Милица великодушно. — Как только найдутся мои карты (а они найдутся!), я раскину на вас. Я вам телеграфирую одно слово «да» или «нет» — на исполнение ваших желаний. Пусть доктор даст адрес и оплатит телеграмму.
— Только объясните ему хорошенько, а то он не поймет, — заволновалась Роза. — Он ужасно тупой, когда надо понять, в чем дело.
Мать чувствовала себя очень усталой. Но только она легла спать с тем, чтобы встать пораньше и продумать свои тревоги, осторожный звонок звякнул у входной двери. Она удивилась странности этого звука. Кто-то и хотел, чтоб звонок услышали, и, очевидно, боялся быть кем-то услышанным. Она побежала к двери.
На фоне печального темного зимнего неба, у серой решетки калитки, стоял бродяга. Ступенькой ниже — мальчик, еще ниже — собака: Бродяга был слеп на левый глаз; собака была хромая. Мальчик был как будто здоров, но очень худ и грязен. Свет луны скупо, как бы с неудовольствием, освещал их сзади, и они все трое дрожали от холода.
Бродяга спросил, можно ли видеть Петю. Мать просила его войти. Он отказался за всех троих: «Мы тут постоим». Мать позвала Петю. Чтобы оказать дрожащему в лохмотьях человеку какое-то человеческое внимание, она спросила:
— Это ваша собака?
— Моя, — ответил бродяга.
— А вам не трудно ее кормить?
— Мадам, русский беженец в нищете не может быть без собаки: ему нужен верный друг.
У него был ужасный голос. Этот голос являлся биографией человека. Он свидетельствовал о бесчисленных ночах, проведенных на голой земле во все времена года, о пьянстве, когда* была водка, о табаке, о голодных днях, о болезнях, грызущих тело долгие годы. С таким голосом невозможно родиться, его нелегко приобрести. Он является знаком безвозвратно погубленной жизни.
Когда Петя вышел и увидел бродягу, он тихо спросил:
— Где мы могли бы поговорить спокойно?
— Идите в столовую и заприте дверь На ключ, — ответила Мать.