-- Вместо добра взяли себе на всю жизнь горе, -- всхлипывая, говорила Ильдяна полным безысходности голосом. -- Нюкуландя сказал, что они три дня кочевать не будут, что, если не понравится нам их сын, он отдаст назад Качи. Может, повернем оленей на свой след, -- предложила она, -- как ты думаешь?
Улукиткан молчал. Долго топтал под собою снег, в раздумье переваливаясь с ноги на ногу.
-- Почему молчишь? -- поторопила Ильдяна. -- Может, успеем засветло разменяться.
-- У Нюкуланди на его две руки семь ртов -- беда! Да еще чум дырявый, оленешки худые, и в потках нет даже горсти муки. Что он будет делать без Качи? А?..
Ильдяна жалобно смотрела на него полными слез глазами.
-- Зачем гнать оленей по пройденному следу, отнимать у бедного счастье, -- продолжал Улукиткан, успокаивающе положив руку на плечо жены. -- Считай, что мы его калекой родили, будем растить его такого, какой есть. Пусть остается с нами...
Ильдяна полой парки вытерла слезы на лице, подумала и согласно качнула головой.
-- Пусть так и будет, -- покорно ответила.
Она запеленала раскричавшегося младенца и, приложив его к груди, стала кормить.
Рядом присел Улукиткан. Они молчали. Долго, очень долго молчали, будто забыли, что надо продолжать путь...
Улукиткан оборвал свой рассказ, пододвинулся ближе к костру. Но видно, что он все еще был во власти воспоминаний.
С Утука на наш табор налетел холодный ветер, раздул костер, качнул черные купы стлаников и унесся в ночь.
Из-за хребта показалась щербатым осколком луна. Упали в провалы величественные тени вершин. Василий Николаевич налил всем горячего чая.
-- Что же дальше было с сыном? -- спросил я.
Улукиткан не сразу ответил.
-- Вырастили Чильго -- так мы его назвали -- и потеряли, так потеряли, что следа не нашли, куда делся, все равно что утонул.
И, усевшись поудобнее, продолжал свой рассказ.
-- Много зим прошло с той поры, как выменяли на кобеля сына. Мальчишка рос не так, как все, трудно. Жена шибко много терпела, мучилась с ним. Он даже из чума не мог сам выходить, ноги не держали, кривые, они не знали лыж. Руки не приучились держать ружье, ставить капканы, петли. Он совсем не разбирался в следах зверей. Постоянно был возле матери, старался делать то же, что делала она. Научился шить рукавицы, унты, лучше матери расшивал бисером узоры на олочах. За них купцы давали на ярмарках две-три цены, нам от этого жить, становилось легче. И мы не жалели, что оставили его у себя. Но сын нам часто говорил: вырасту -- пойду искать свою родную семью, буду помогать родному отцу. А ему на костылях никуда и от чума не уйти. Он попросил Ильдяну выделать для него большую сохатиную шкуру. И больше года не отрывался от нее, шил, много шил, всю лосину покрыл разноцветным бисерным узором, видны на нем также и упавшая хвоя, и мелкий сушняк, и следы зверей и птиц. А спелая ягода брусника точь-в-точь, как бывает в тайге. Брось эту расшитую сохатину в лесу на землю -- и не сразу догадаешься, что это человек сделал. Шибко хороший был мастер.