– То, что Гусев разрешил, я и сам догадался. У нас здесь воинское подразделение, а не слет юных натуралистов. Без ведома командира никаких движений не делается. Но я тебя спрашиваю, с какого переполоху вы у Ирмы стройку затеяли?
От этого вопроса Нечипоренко засмущался и, только что не шаркнув ножкой, ответил:
– Стосковалися мы с хлопцами по работе. Все война, война… А тут забор поправил и как будто дома побывал… Ребятишки вокруг бегают, смеются… сад как подле моей хаты…
Гриня, говоривший все тише и тише, под конец вообще замолк, а я, слушая его излияния, только и смог что выдавить из себя:
– Офигеть…
Тогда, отпустив собеседника, я потопал к себе в расположение, по пути соображая, что о причинах мог бы догадаться и сам. Ведь очень часто замечал, с какой тоской наши ребята, в основном призванные из деревень, периодически смотрят на невспаханные поля или сгоревшую пшеницу. Мне, урбанизированному жителю, этого не понять.
Зато теперь, увидев старшину с бойцами, идущих к ближнему фольварку, я опять вспомнил этот разговор. И разговор и ощущения, оставшиеся после таких простых Гришкиных слов. Состояние тогда было… в общем хреновое…
Вот и сейчас накатило… Блин! Неужели я действительно настолько бесчувственный чурбан, которому все до лампочки? Но ведь не все, точно знаю, что не все! Просто реагирую на окружающее и происходящее немного по-другому, чем остальные люди. Тогда почему Гришка на меня тогда смотрел, как на дите неразумное? Встав с лавочки, я побрел по дороге, идущей вокруг нашей усадьбы, пытаясь впервые за долгое время заняться самокопанием. Почему очень многое проходит мимо меня? Не задевает так, как окружающих? Ведь хоть и воюю вместе с ними, но как будто не по-настоящему. Без того надрыва, что есть в остальных людях.
Может, оттого, что знаю, чем, что и как все закончится. Знаю и то, что будет со мной, если сегодня или завтра убьют. Да и вообще: ощущаю себя персонажем исторического фильма, самые страшные события которого если и цепляют душу, то гораздо меньше, чем этих мужиков. Я ведь все это видел. Еще в детстве видел. И поля, забитые сгоревшими танками, и разрушенные города, и черные остовы печей, оставшихся на месте сожженных хат. Пусть и в хронике, но большую часть эмоций отпереживал еще тогда.
Хотя, с другой стороны, когда мы ездили в первый крупный освобожденный концлагерь, увиденное оказалось таким же шоком, как для остальных. Причем настолько сильным, что после посещения лагеря нажрался до полной отключки, хоть и зарекался этого не делать. Просто опыт опыту рознь. К виду трупов я уже привык, и за нутро зацепились даже не ямы, заваленные похожими на мумии телами, а оставшиеся в живых. Это было по-настоящему страшно…