— Родной мой Томми, — проговорила она. — Я бы помогла тебе, если бы это было в моих силах.
— Я умираю. С ней. С ними. И это хорошо. Я хочу умереть.
— Поверь мне, я знаю. Никто не может почувствовать то, что чувствуешь ты, но все мы знаем, что ты чувствуешь. И, Томми, ты должен прожить это. Убежать или спрятаться невозможно. Не получится. Но я хочу, чтобы ты старался ощутить и нашу любовь. Пообещай мне, что ты постараешься.
Она нагнулась и поцеловала его в голову, и этот жест, для него почти невыносимый, нес в себе выздоровление. Но выздоровление было даже хуже, чем то, что лежало перед ним в ближайшем будущем. Это еще хуже — перестать в какой-то день чувствовать эту боль. Господи, как ему жить?
— Саймон вернулся, — сказала мать. — Ты поговоришь с ним? Кажется, есть новости.
— Я не могу оставить ее.
— Я посижу. Или пришлю Саймона к тебе. Или передам тебе, что он скажет, если хочешь.
Он оцепенело кивнул. Она молча ждала, когда он сделает выбор. Наконец он отдал ей кружку, так и не прикоснувшись к супу.
— Я схожу к нему, — сказал он.
Мать заняла его место возле кровати. У двери он обернулся и увидел, как она склонилась к голове Хелен и прикоснулась к темной пряди, упавшей на белый висок. Мать заняла пост у постели его жены. Он вышел.
Сент-Джеймс ждал с другой стороны двери. Выглядел он не таким измученным, как в последний раз, когда Линли видел его; это говорило о том, что он побывал дома и немного поспал. Линли был рад этому. Остальные существовали за счет нервов и кофеина.
По настоянию Сент-Джеймса они отправились в кафе при больнице, и, когда они вошли туда, запах лазаньи заставил Линли предположить, что времени было где-то между часом дня и восемью вечера. В больнице он утратил всякое представление о времени. Там, где находилась Хелен, царил полумрак, но в других больничных помещениях стоял вечный флуоресцентный день, и только меняющиеся лица врачей и персонала, когда одна дежурная смена заступала вместо другой, подсказывали ему, что для остального мира часы шли как обычно.
— Который час, Саймон? — спросил Линли.
— Половина второго.
— Не ночи, дня, я полагаю.
— Да, половина второго дня. Я возьму тебе что-нибудь поесть. — Он кивнул в сторону буфетной стойки из стекла и стали. — Ты что будешь?
— Не знаю. Сэндвич? Я не голоден.
— Смотри на это как на лекарство. Так будет проще.
— Тогда с яйцом и майонезом, если у них есть. На ржаном хлебе.
Сент-Джеймс ушел за едой. Линли нашел свободный столик в углу. Вокруг него сидели врачи и медсестры, родственники пациентов, священники и за одним столом — две монахини. Атмосфера, царящая в кафе, отражала безрадостный характер того, что происходит в здании: приглушенные голоса, серьезные лица, осторожное постукивание посуды и приборов.