В один из этих дней пришел на имя Иоганны тяжелый пакет, в котором оказалась ее маска. Отправитель не был помечен. Иоганна уже давно и думать забыла о ветрогоне. Она положила маску на стол. Это был простой гипсовый слепок, не испорченный подкраской или отделкой, со всеми порами и тончайшими деталями. Иоганна сидела перед ним, не сводя с него глаз, и глядела в лицо своей маске. Это было широкое, здоровое лицо, благодаря тупому носу и закрытым глазам казавшееся спокойным, как глыба земли. Нет, это не ее лицо. Может быть, когда-нибудь, когда она будет мертва, она будет такой. Если у нее такое... она не могла подыскать подходящее слово, - такое спокойное лица, то почему же бегают за ней мужчины?
Если через несколько сот лет ученый исследователь захочет дать определение этой маски, он назовет ее, быть может, "Молодая крестьянка из Старой Баварии начала двадцатого века". Отличалась ли она чем-нибудь от других? Была ли она чем-то большим, чем другие? Как же она со своим будничным лицом могла требовать от людей, чтобы они прислушивались, чтобы они шли за ней, когда она раскрывала рот?
Как этой одинокой женщине, Иоганне Крайн, с ее будничным лицом, побороть всю Баварию? Это может сделать только человек с огромной хитростью, с бездной лукавства. Никогда не следовало ей вступать в борьбу с официальной Баварией, всегда нужно было оставаться в тени. Оказаться правой или нет - вовсе не в этом было дело. Добиться перерыва в отбывании наказания, амнистии - вот что было важно. Уже ее первые показания: были бессмыслицей. Доктор Гейер все это понимал тогда, когда предостерегал ее.
Бороться приходится с невидимой машиной, хитроумным и коварным механизмом, который вечно отступает и за который невозможно ухватиться. Человек устает, слабеет, но машина не слабеет. На одной стороне - она, на другой - весь крепко спаянный чиновничий аппарат. Ни один из этих людей ни разу не сказал ей "нет". Они остаются вежливыми даже тогда, когда она груба. Не отказывают, нет, но им только "нужно обдумать", "взвесить", "расследовать".
Люди больше не верят ей. Вот стоит видимая всем разгневанная женщина и яростно бьет по чему-то, чего никто не видит.
Двадцать шесть дней следовало бы еще потерпеть Мессершмидту. Тогда она явилась бы в Одельсберг в автомобиле. Вероятно, это была бы машина Прекля, Прекль наверно отвез бы ее туда. Она ясно представляла себе, как она стоит на безлюдной дороге у ворот Одельсберга и ждет Мартина.
Нет, у нее не такой тупой вид, как на этой маске. "Борьба даже во имя правого дела, - сказал ей однажды некто, - делает человека дурным". Но такой бесчувственной и тупой она не стала. Нет, этого не может быть. Она вытаскивает из груды старых газет свой портрет, относящийся к тому времени, когда она стояла перед присяжными. Его набросал тогда художник из "Берлинер иллюстрирте". Вот она стоит, резко повернув голову к прокурору, глядит разъяренным взглядом, - все это поза, все это безобразно преувеличено, и все же портрет гораздо вернее, чем эта мертвая белая штука.