Вот место, где женщина по имени Вероника пожалела Приговоренного, несущего на плечах громадную поперечную перекладину от креста, и платком вытерла Ему пот. Говорят, на платке навсегда отпечаталось Его окровавленное лицо.
Вон там, где ныне стоит сирийская церковь, на секунду остановившись, Он сказал несколько слов иерусалимлянкам, по обычаю плачущим над каждым приговоренным иудеем.
Когда-то на этом пути было сорок три остановки. Сегодня их осталось всего четырнадцать. Многие места просто не сохранились. Например, завоевав Палестину, мусульмане срыли руины дома Агасфера, Вечного Жида, человека, не разрешившего Христу отдохнуть на крыльце своего дома.
Возле каждой часовни мы останавливались, и монахи скороговоркой читали молитву. У одного из трех францисканцев правая рука была ампутирована и пустой рукав заправлен за пояс. Когда все крестились, он просто пониже наклонял голову. Сама улица была проложена прямо через рынок. Продавцы кричали, женщины, торгуясь, выбирали фрукты, на углах валялись тюки с китайским трикотажем, из пекарней пахло свежей выпечкой. Я подумал, что тогда, две тысячи лет назад, все было точно так же. Тот, кого я люблю, был убит между делом. Его просто отвели недалеко за крепостную стену и наспех распяли. Люди готовились праздновать Пасху, а на Него всем было плевать.
(Рядом с Тобой на Голгофу шли двое преступников. Разбойнику, шедшему справа, Ты пообещал, что сегодня же Он будет с Тобою в раю. Несколько часов мучений. Потом ослепительная, заживо сжирающая тебя боль в перебитых коленях. А дальше – Ты. Только Ты. Всегда – один только Ты.
Ты еще не умер, а худшие из нас уже видели слепящий свет Твоей победы. Но ведь я – еще хуже, чем тот разбойник. Большую часть своей жизни я равнодушен к Тебе. Не помню о Твоей смерти. Не прошу, чтобы Ты помянул меня в царствии Твоем. Но, как и тот преступник, я тоже надеюсь на свет... после которого не останется ничего, кроме Тебя.)
Вчера вечером я лежал в своем номере, смотрел в пол и опять думал о смерти. Но больше я ее не боялся. Мир вокруг умер, а меня это не касалось. Миру уже исполнилось пятнадцать веков, и, значит, ему пора. Но вот ко мне его смерть отношения больше не имела. Это древний Иерихон умер насовсем – а я выживу. Не потому, что я лучше, чем те, кто жил раньше, а потому, что наперекор самому обязательному закону мира нашлась воля, способная отменить этот закон.
В древнем чине христианского богослужения есть такой момент, когда священник задает прихожанам вопрос:
– Вы знаете тайну нашей веры?
И прихожане все вместе отвечают: