Порыв холодного ночного ветра рванул её шаль, и Эми, инстинктивно ухватив руками шёлковые кисти, порадовалась, что взяла её с собой. Стояло лето, однако ночь выдалась зябкой и пасмурной – чёрное беззвёздное небо казалось пустым, и единственным источником света был город, залитый огнями, волнами расходящимися от ног Эми до самого горизонта.
– Отвратительная ночь.
Широкие поля с короткой сеткой вуали качнулись рядом с её головой, и Эми слегка вздрогнула. Надо же, она не думала, что эта женщина так высока ростом. Морщинистая белая рука с мутно поблескивающими на пальцах бриллиантами поднялась к губам и прихватила сигару твёрдым и жёстким движением. Потом плотно сжатые губы разомкнулись, и из них вылетело облачко дыма.
– Отвратительная, – повторила Адель Симмонс, глядя на океан огней. – Ни звёздочки на небе. Сплошной неон. Если бы всё это разом погасло, мы бы остались в кромешной темноте. Но и тот свет, что мы видим, – он лишь потому, что ребята на электростанции добросовестно отрабатывают смену. Всё делают люди, всё подгоняют под себя. Ничего настоящего в этом мире уже не осталось.
Голос у неё был низкий и хрипловатый – сложно было судить, от природы или потому, что она слишком злоупотребляет кубинскими сигарами. Но было что-то в этом голосе, от чего Эми с лёгкостью представила себе, как тридцать лет назад мужчины падали перед этой женщиной на колени, а может быть, падают и до сих пор.
Хотя ведь перед Эмили Роуз они падали тоже – после того, как били её кулаком по лицу.
За ещё одним серым облачком последовал лёгкий вздох, после чего Адель Симмонс, королева мыла и стирального порошка, повернула к Эми голову и посмотрела ей в глаза – прямым, пронзительным взглядом из-под вуали. Глаза у неё были чёрные и блестящие, и это был не тот неживой лаковый блеск, которым отливали взгляды финансовых воротил в этом лучшем городе на земле.
– Я Адель Симмонс, – сказала женщина. – Это, я думаю, вам уже сказали. А вот вас мне назвали как Эмили Роуз, но это слишком нелепое имя, чтобы быть настоящим. Как вас на самом деле зовут, моя дорогая?
В обращении, в тоне, в самих словах не было ни фамильярности, ни презрения. Быть может, поэтому Эми ответила сразу:
– Эми Завацки.
– Так-то лучше, – кивнула её собеседница и, затушив сигару, протянула Эми руку.
Эми нерешительно взяла её, пожала и хотела отпустить – но крепкие, цепкие пальцы, прохладные от множества колец, не разжались и не отпустили её. Эми вздрогнула, внезапно почувствовав страх, и попыталась высвободиться. Адель Симмонс держала её руку в своей ещё несколько секунд, словно рыболов, наслаждающийся видом форели, тщетно рвущейся с крючка. Потом отпустила и сказала как ни в чём не бывало: