– Самую глубокую радость, истинное счастье дал вам, конечно, театр?
Она быстро ответила:
– О нет!
Я улыбнулся; она печальным взглядом окинула портреты двух своих возлюбленных и сказала:
– Нет, счастье мне дали только они.
Я не удержался от вопроса:
– Кто же из них?
– Оба. Я порою немного путаю их в памяти – по-старушечьи, а к тому же перед одним из них чувствую себя теперь виноватой.
– В таком случае, сударыня, ваша признательность относится не к ним, а к самой любви. Они были только ее истолкователями.
– Возможно. Но какими!..
– А не думаете ли вы, что гораздо сильнее вас любил или мог бы любить кто-нибудь другой, какой-нибудь простой человек, – пусть он не был бы гением, но отдал бы вам всего себя, все свое сердце, все мысли, все мгновения своей жизни, тогда как в любви двух этих великих людей у вас были опасные соперницы: музыка и поэзия.
Она воскликнула удивительно молодым своим голосом, задевающим какие-то струны в душе:
– Нет, сударь, нет. Другой человек, возможно, любил бы меня сильнее, но любил бы не так, как они. Ах, они пели мне песню любви, какой не спеть никому в мире! Она опьяняла меня. Да разве кто-нибудь другой, обыкновенный человек, мог бы создать то, что они создавали в мелодиях и словах? И много ли радости в любви, если в нее не могут вложить всю поэзию, всю музыку неба и земли! А они умели свести женщину с ума чарами песен и слов. Да, быть может, в нашей страсти было больше мечты, чем действительности, но такая мечта уносит за облака, а действительность всегда тянет вниз, к земле. Если другие и любили меня сильнее, чем они, то лишь через них двоих я познала, постигла любовь и преклонилась перед нею!
И вдруг она заплакала.
Она плакала беззвучно, слезами отчаяния.
Я делал вид, будто ничего не замечаю, и смотрел вдаль. Через несколько минут она заговорила:
– Видите ли, сударь, почти у всех людей вместе с телом стареет и сердце. А у меня не так. Моему жалкому телу шестьдесят девять лет, а сердцу – все еще двадцать. Вот почему я живу в одиночестве, среди цветов и воспоминаний.
Настало долгое молчание. Она успокоилась и сказала, уже улыбаясь:
– Право, вы посмеялись бы надо мною, если б знали… если б знали, как я провожу вечера… в хорошую погоду!.. Мне самой и стыдно и жалко себя.
Сколько я ни упрашивал, она больше ничего не захотела сказать. Наконец я встал, собираясь откланяться.
Она воскликнула:
– Уже?
Я сослался на то, что должен обедать в Монте-Карло, и тогда она робко спросила:
– А не хотите ли пообедать со мной? Мне это доставит большое удовольствие.
Я тотчас согласился. Она пришла в восторг, позвонила горничной, отдала распоряжения, а после этого повела меня осматривать дом.